Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

Основоположник свободы и гласности на шестой части земного шара внимательно следил за паствой, особенно той ее частью, которая имела свое мнение на происходящие в стране события или выступала против авантюрных новаций. Не знаю, когда начал пользоваться услугами спецслужб по подслушиванию разговоров генсек, скорее всего, одновременно с восхождением на олимп политической власти. Но мне пришлось столкнуться с этим впервые, когда следственная бригада Прокуратуры СССР, возглавляемая «вошедшими в историю» Гдляном и Ивановым, не только приступила к сбору материалов о некоторых не совсем светлых делишках узбекского начальства, но и имела неосторожность тронуть ставропольское прошлое генсека, о чем я упоминал. Вот тогда-то и разразилась буря. Негодование Михаила Сергеевича было столь велико, что он тотчас поручил КГБ заняться этим делом и выяснить, кто заинтересован покопаться в прошлом, откуда исходят команды и не является ли это политическим заговором против архитектора перестройки. А началось все с копии письма Н. Лоб-женидзе, работавшего, кажется, управляющим Кисло-водским трестом ресторанов и столовых и осужденного за какие-то реальные или мнимые злоупотребления. К этому письму прилагались и комментарии юриста, как выяснилось, проживавшего в подмосковном городе Химки. Около полугода назад, когда Горбачеву еще мало что говорила деятельность Гдляна и Иванова, я докладывал о письме Н. Лобженидзе, полагая, что связанное со Ставропольем должно быть известно генсеку, тем более что автор утверждал о личном знакомстве с ним. Но генсек не проявил никакого интереса к письму и даже, как он сказал, не помнит, кто это такой. Тем не менее письмо я направил Генеральному прокурору СССР с просьбой внимательно разобраться с приведенными фактами и принять меры. И вот теперь я вторично доложил о письме с комментариями, смысл которых сводился к тому, что против Горбачева уже когда-то собирали компромат и занимаются этим вновь. Сообщение настолько взбесило генсека, что он тут же при мне позвонил В. А. Крючкову и поручил досконально разобраться в интригах против него.

— Докопайся, Володя, до сути. Очень тебя прошу, — говорил генсек председателю КГБ. — Каким-то сволочам надо вымазать меня в грязи.

Генсек поручил и мне переговорить с бывшим Генеральным прокурором СССР А. М. Рекунковым и узнать, кто давал команды заниматься Ставропольем. Я созвонился с Александром Михайловичем, который в ту пору был уже на пенсии, и договорился о встрече. Но как только Рекунков появился у меня, раздался звонок М. С. Горбачева с просьбой зайти к нему.

А. М. Рекункова генсек знал давно, и это, видимо, давало ему право сразу «взять быка за рога». Начал он допрос напористо. Кто поручал прокуратуре копаться в ставропольском прошлом Горбачева? Кто направлял туда следователей? Не исходило ли это от К. У. Черненко или кого-то еще из московского руководства? Рекунков утверждал, что он никого туда специально не направлял и команд ни от кого не получал. Не знает он и о попытках Гдляна и Иванова реанимировать старое дело. Генсек энергично и заинтересованно, даже с пристрастием, допрашивал экс-Генерального прокурора СССР, но в своем дознании, по-моему, далеко не продвинулся. Во время беседы был возбужден, негодование проскальзывало в каждом его слове. А. М. Рекунков, обескураженный напористостью и резкостью в постановке вопросов, отвечал, как мне казалось, не очень уверенно, а может быть, знал несколько больше, чем говорил. Во всяком случае, признательных показаний юристу Горбачеву он не дал, и результаты допроса не удовлетворили генсека. Он еще долго с разных сторон подступался к интересующему его делу. Но желаемых ответов не получил. Рекунков утверждал, что всегда уважал Горбачева и ничего не делал, чтобы копаться в его прошлом.

Когда Александр Михайлович ушел, М. С. Горбачев озадаченно посмотрел ему вслед и сказал, что не слишком верит в заверения экс-прокурора.

— Здесь не обошлось без участия тех, кому уж очень хотелось помешать моему избранию генсеком. Да и сегодня кому-то выгодно ворошить старое. Надо разобраться во всем. Я давал тебе письмо моего старого знакомого, заместителя министра внутренних дел, который прямо утверждает, что была команда покопаться. Санкционировало ее высокое руководство. Я доберусь до истины, Крючкову уже даны поручения. Попробуй с Владимиром Александровичем поговорить с этим заместителем министра внутренних дел. Он, правда, болеет и, мне сказали, находится в больнице.

Визит к заместителю министра внутренних дел дал немного. Он был тяжело болен, с трудом говорил, и, как намекали врачи, дни его были сочтены. Единственно, что он сказал определенно, так это то, что команда о проверке деятельности ставропольского руководства шла от очень высоких лиц из ЦК. И задание имела союзная прокуратура.

Мы с Владимиром Александровичем попросили замминистра позвонить нам, если он вспомнит еще что-то. Действительно, через неделю он позвонил, но сказал о том, что министр внутренних дел В. Бакатин подготовил приказ о его увольнении и он просит передать Горбачеву, что не по-людски выгонять человека, находящегося в больнице.

— Скажи Бакатину, этому… (дальше шли не слишком почтительные выражения), что я раньше выгоню его. Человек одной ногой в могиле стоит, а этот новоиспеченный… (дальше опять следовали столь же лестные слова) готов на трупах танцевать.

Встретиться больше с заместителем министра внутренних дел уже не пришлось, потому что он был очень плох, а недели через три умер, унеся с собой тайны, которые интересовали Горбачева.

Кому было выгодно спустя много лет вернуться к старому делу, генсек догадывался, а может быть, и знал достоверно. Он не сомневался, что этим заняты политические оппоненты и они могут долго дергать за этот крючок в его биографии, распускать различные слухи, в основе которых, видимо, что-то было. Иначе вся эта нервозность Горбачева, мобилизация сил не понятны. Во всяком случае, с тех пор Гдлян и Иванов попали под пристальный контроль, а это просветлило и некоторые стороны так называемого «узбекского дела», ту кухню, в которой оно было поспешно сляпано.

Разматывалось дело с использованием средств массовой информации, зрителю и читателю активно внушали мысль о взяточничестве центральной власти. Одни и те же деньги и золото, изъятые, кстати, совместно с КГБ, многократно демонстрировались по телевидению. В газетах и журналах публиковались жуткие материалы. Все это нагнетало обстановку. Скоро у следственной группы появился соблазн сказать, что взяточничество охватило и кремлевских руководителей. То ли Прокуратура СССР не давала хода недостаточно проверенным фактам на этот счет, то ли по каким-то иным соображениям, но Гдлян и Иванов предприняли немало попыток, чтобы лично доложить Политбюро ЦК о создавшемся положении. Они направили письмо Б. Н. Ельцину и попросили его доложить Горбачеву. И вот скоро на Политбюро, когда был оставлен узкий круг приглашенных на заседание, М. С. Горбачев зачитал письмо московских следователей. В нем говорилось, что показания подследственных указывают на то, что во взяточничестве замешан ряд руководителей партийных и хозяйственных органов, аппарата ЦК КПСС. Назывались фамилии, причем самые невероятные.