Валерий Болдин - Крушение пьедестала. Штрихи к портрету М.С. Горбачева

Участники заседания молча выслушивали информацию. Некоторое время в зале царило глубокое молчание, которое свидетельствовало о том, что сказанное произвело впечатление на присутствующих. Затем состоялся короткий обмен мнениями и было поручено создать комиссию и все тщательно проверить. Следственная бригада Гдляна и Иванова должна продолжать работу. Комитету партийного контроля также предстояло разобраться в приведенных фактах.

Чем сильнее раскручивался этот маховик, тем выше поднимали планку обвинений Гдлян и Иванов. Видимо, они чувствовали слабость доказательств и возможные последствия этого. Не исключено, что действовали и иные силы, умело направлявшие их сыскной талант по нужным адресам. И скоро, как они утверждали, в деле замелькали фамилии Лигачева, Медведева, Яковлева, а затем и Горбачева. Но в это время действия Гдляна и Иванова находились под контролем технических средств подслушивания, что достаточно ясно показывало движущие пружины многих утверждений, недозволенные методы допросов, беспочвенность выводов. Службы КГБ знали тогда все и, наверное, могли принять меры по оговорам высшего руководства партии. Но генсек не спешил пресечь неправомерные действия.

Со временем М. С. Горбачев все больше входил во вкус изучения расшифровок бесед своих оппонентов. Если первое время он сам получал такого рода информацию, конвертовал и возвращал в КГБ, то с ростом объема бумаг поручил делать это мне, кроме особо секретных документов. Так продолжалось до первого Съезда народных депутатов.

Избрание ряда политических противников Горбачева депутатами, видимо, серьезно озадачило В. А. Крючкова.

Я был свидетелем разговора по демофону М. С. Горбачева с председателем КГБ, когда Владимир Александрович доложил, что его специальные службы больше не могут вести записи разговоров депутатов.

— Михаил Сергеевич, люди у меня отказываются это делать, и я не имею права настаивать. Это нарушение закона, — говорил Крючков.

— Ты что, Володя, говоришь? Политическая борьба нарастает, а вы все хотите отсидеться в сторонке. Думайте, как сделать.

Как я позже понял, В. А. Крючков не собирался вести записи непосредственно. Теперь это делалось через собеседников того или иного интересующего Горбачева лица. Во всяком случае, об основных действиях оппозиции М. С. Горбачев был хорошо информирован.

Разумеется, главным объектом интереса в то время был Б. Н. Ельцин. Однако после избрания его в Верховный Совет СССР, а позже президентом России спецслужбы не могли делать то, что нарушало дозволенные методы. И в этой связи Крючков вновь поставил вопрос перед М. С. Горбачевым. Но получил однозначный, раздраженный ответ:

— Мне что, нужно учить КГБ, как следует работать?. .

Тем не менее В. А. Крючков, насколько я понял по бумагам, прямых записей уже не вел и не предоставлял их генсеку. Никогда не велось прослушивание телефонов членов Политбюро и членов Центрального Комитета, вообще руководства партии, правительства и государства. Без указаний Горбачева вообще не было никаких экспромтов. Разумеется, я не знаю всех тонкостей этого дела, бесед М. С. Горбачева и В. А. Крючкова, но внешне все выглядело именно так, так я описываю.

Полученные документы такого характера регулярно докладывались генсеку. Сначала я делал это лично, но быстро понял, что генсеку не очень удобно при мне основательно вчитываться в тексты, и потому скоро я стал направлять закрытые пакеты с материалами на дачу, а во время отпуска Горбачева — в место его отдыха. По возвращаемым бумагам, подчеркиваниям чувствовалось, что Михаил Сергеевич внимательно читал их. Иногда, возвращая пакет, он просил задержать некоторые записи, а, возможно, что-то оставлял и у себя.

Любознательность генсека-президента касалась и многих других сторон жизни как своих единомышленников, так и известных в стране людей. Устная информация дополняла официальную, делала информацию президента более полной и объемной. Видимо, архитектор перестройки считал, что демократия демократией, а знание замыслов его противников все-таки важнее.

…Критика многих выступивших на конференции делегатов, речь Е. К. Лигачева, где он задевал и позиции Б. Н. Ельцина, вызвали обострение дискуссии. Б. Н. Ельцин решил также выступить. Конференция шла к завершению, а слово ему не предоставлялось. Тогда Б. Н. Ельцин решил идти прямо на трибуну. Зал настаивал, чтобы ему дали слово. М. С. Горбачев подозвал меня и сказал:

— Пригласи Бориса Николаевича в комнату президиума и скажи, что я дам ему слово, но пусть он присядет, а не стоит перед трибуной.

Я подошел к Б. Н. Ельцину, и мы уединились в комнате президиума. Б. Н. Ельцин был напряжен и нервничал. Как мог, я успокоил его, сказав, что слово ему М. С. Горбачев обещал предоставить. Но он просил, чтобы Б. Н. Ельцин присел где-то в первых рядах. Б. Н. Ельцин вернулся в зал и сел, по-моему, в кресло первого ряда. Скоро М. С. Горбачев дал ему слово.

Выступление Б. Н. Ельцина было критичным, с ответом на слова Е. К. Лигачева и многие другие вопросы. Это, по существу, был обзор хода перестройки в его видении и постановка вопросов, какие нужно решать. Речь шла о недостатках перестройки, медленных переменах в партии, возможности появления культа личности. Б. Н. Ельцин предлагал со сменой генсека отправлять в отставку практически всех членов Политбюро и заменять аппарат, предавать гласности партийный бюджет. Вновь был поднят вопрос о недостаточной помощи Москве. В заключение Б. Н. Ельцин просил отменить решение октябрьского (1987 года) Пленума, в котором выступление его признавалось «политически ошибочным». Сам он признавал ошибкой лишь то, что выступил не вовремя — перед 70-летием Октября.

Но началось некое повторение октябрьского Пленума, и выступавшие не хотели поддержать эту просьбу Б. Н. Ельцина. Конференция продолжала бурлить, выплескивая эмоции через край. Для партии, народа, привыкшим к размеренным речам и решениям, она стала своеобразной бомбой, способствовавшей разрушению единства КПСС.

С того самого дня, когда открылась партийная конференция, впервые собравшаяся за последние 50 лет, в жизни партии начались необратимые изменения. Это были перемены, потрясшие страну и весь мир. Люди понимали, что без должного порядка в стране можно потерять все достигнутое, разрушить само государство. Не все, однако, понимали замыслы руководства. Не всё понимал и я. Несколько раз заводил с М. С. Горбачевым разговор на эту тему, но он лишь однажды бросил фразу:

— Подожди, то ли еще я сделаю.

Он замысливал комбинации, о которых не знало его окружение: ни Политбюро ЦК, а позже ни члены Президентского Совета и Совета Безопасности, ни правительство. Даже ближайшие соратники вводились в заблуждение по поводу его истинных намерений. Был ли у него стратегический план ликвидации партии, развала страны? Полагаю, плана не было, но была некая идея-фикс, та конечная цель, достичь которую без уничтожения существовавшей системы было невозможно. Двигался он к ней импульсивно и с опаской. Большинство понимало перестройку как укрепление страны, ее могущества, рост благосостояния людей. Но это, как показала практика, осуществить генсеку было не дано. Пытаясь изменить общество, он невольно уничтожал государственность. Рвались подгнившие корни власти. И она, как перекати-поле, кувыркалась по просторам огромной страны в ожидании своей участи, появления твердой руки.