Павел Мурузи - Александра Федоровна. Последняя русская императрица

Великий герцог был страшно удивлен ее приходу. Его маленькая дочка, его Солнышко, такая робкая, такая незаметная, вдруг так бесцеремонно входит в его личный кабинет, не выказывая при этом никакого почтения к церемониалу,.

— Вы, Аликс, вероятно, заболели, коли приходите ко мне рано утром, не соблюдая должных приличий?

Аликс сделала самый глубокий реверанс, чуть при этом не упав на колени.

— Отец, умоляю вас простить меня… но я должна сообщить вам одну большую новость, это не терпит отлагательства.

Великий герцог оглядывал дочь довольно холодно, но уже без раздражения.

— В чем дело?

Аликс не могла найти нужных слов, чтобы оправдатьсвое неожиданное, смелое вторжение. Она начала бормотать что-то невразумительное. Отец, понимая ее возбужденное состояние, жестом пригласил ее сесть в кресло. Пододвинул к ней свое.

— Ну, так что произошло?

Наконец, она, собравшись с мыслями и немного осмелев, решилась:

— Отец! Моя горячо любимая старшая сестра, великая княгиня России приглашает меня к себе, в Санкт-Петербург. Могу ли я принять такое удивительное, просто чудесное предложение?

Великий герцог Людвиг IV не был плохим человеком. К тому же он любил своего зятя. Он медлил со своим решением, чтобы немного подразнить эту такую дерзкую и вместе с тем такую восхитительную свою дочку, свое Солнышко.

— Ладно, решено! — заявил он, поднимаясь с кресла, чтобы проводить Аликс до двери. — Ступайте, собирайте чемоданы! Мы отправляемся туда как можно скорее!

Аликс, обезумев от радости, поцеловала руку отца.

— Вы будете меня туда сопровождать?

— Непременно, дитя моё. Воздух Невы очень благоприятно на меня действует. Сейчас я не могу вернуться в Париж, так что подышу там, на севере, чистым, прозрачным воздухом, он мне так необходим…

* * *

В последние годы царствования Александра III Санкт-Петербург приобретал более славянский вид, чем в прошлом.

Миллион пятьсот тысяч горожан жили под сенью державы монарха. Старые русские не любили столицу, считали ее городом искусственным, не имеющим на себе налета старины, которая так притягивает многие славянские души.

Это всегда был один из главных упреков, высказываемых «передовыми умами» русской буржуазии, — он всегда звучал в их сочинениях и в их беседах: почему этот самый нерусский в обширной империи город стал вдруг «мозговым центром» их нации? И каждый из них при этом устремлял свой взор в сторону Москвы с трудно скрываемой ностальгией. Многие художники, музыканты, артисты подвергали суровой критике этот город, эту аномалию и надеялись, что в один прекрасный день она будет сопряжена с непредсказуемыми последствиями.

Аликс, сидя рядом с отцом в роскошном экипаже великого князя Сергея Александровича, присланном за ними на вокзал, разглядывала в тумане, смешанном с дождем, этот город, который пах терпким морским воздухом и гарью.

Громадный Невский проспект, протянувшийся до самого Адмиралтейства, не был новинкой для молодой путешественницы. Она видела знакомые ей фасады многочисленных дворцов, довольно строгих, даже суровых, в которых носились воспоминания об имперских временах, — вот Аничкин мост, Гостиный двор, низенькая сводчатая галерея, напоминающая о восточном влиянии с ее лавками под арками, вот Казанский собор, который слишком похож на базилику Святого Петра в Риме. Великий герцог объяснял дочери, что ограда иконостаса и сам иконостас этого великолепного громадного храма были сделаны из литого серебра. Этот драгоценный металл был отобран у французов, которые разграбили все московские церкви во время своего вторжения. Донские казаки после разгрома наполеоновской армии сумели вернуть награбленное.

Среди сокровищ, находящихся в Казанском соборе, была и чудотворная икона Казанской Божьей Матери. Там же хранились захваченные у противника французские знамена, императорские орлы, ключи Наполеона от двадцати восьми иностранных городов и даже маршальский жезл Даву.

Красивые, величественные кварталы проплывали перед глазами Аликс. Но что-то особенное отличало Санкт-Петербург от других городов, через которые она проезжала. Никакого сравнения с Лондоном или Берлином!

Проехав по Морской, она увидала две громадные площади и была просто потрясена красотой другого собора, куда большего по размерам, чем Казанский. Это был Исаакиевский собор, построенный из розового гранита и мрамора, с его громадными монолитными колоннами, украшенными каменным орнаментом. Она видела золоченые купола, синева неба над которыми делала их еще более воздушными, какими-то не материальными; особое любопытство у нее вызвало здание Имперского сената.

Великий герцог Людвиг рукой указал ей на памятник царю Николаю I, верхом на коне. Император представлен в мундире кавалергарда. Четыре статуи окружали пьедестал — Правосудие, Сила, Мудрость и Религия. Для них скульптору позировали его жена и три дочери…

Теперь их карета катила по набережной, по этой розоватой дамбе из финского гранита, и в этих двух набережных была заключена Нева, широкая, как морской залив.

Боже, как же привлекал ее, Аликс, этот Санкт-Петербург! Она не осмелилась признаться отцу, как сильно у нее колотилось сердце в груди. Да она и сама не знала толком, стоит ли ей в результате радоваться или огорчаться…

Великая княгиня оказала своей сестренке радушный прием, но без особых чувственных бесполезных излияний. Во взгляде красивых глаз Елизаветы сквозила суровость, сумрачность; ее близкое окружение фамильярно называло ее

Эллой, оно внимательно следило за ней, за малейшим проявлением нежности, которое могло бы свидетельствовать о том, что она совсем другой человек, не такой, каким она хочет предстать перед другими. Великий князь Сергей Александрович был куда более любезным и естественным, он заключил свою маленькую свояченицу в объятия, похвалил тестя за здоровый цвет лица и предоставил в их распоряжение свой дворец.

Аликс поместили на этаже для высоких гостей. Теперь ее уже не считали ребенком.

Из императорского дворца тут же прислали приглашение вновь прибывшим гостям.

Николай с Аликс встретились первый раз за ужином в Гатчине. Император Александр III в своих частных апартаментах, запросто, без всяких церемоний, словно хлебосольный помещик, принимал своего брата, его свояченицу и членов их семей.

На Аликс было очень простенькое платьице, чуть, может, провинциальное, из кремового шелка, с небольшим кружевным воротничком.

Императрица Мария Федоровна разглядывала ее с такой надменной холодностью, которую не могла не заметить даже великая княгиня Елизавета.

В одной из больших гостиных дворца за чаем после трапезы молодые люди, наконец, уединились. Можно сказать, что к этому их подталкивало окружение.