Федор Крандиевский - Рассказ об одном путешествии

Почти каждый день отчим уезжал в Константинополь в поисках какого-нибудь заработка. Утром мы с мамой провожали его на пристань. Спускались по кривой узкой улочке. Мимо парикмахерской, в дверях которой в белом грязном халате стоял парикмахер, зевающий от безделья. Здесь же была маленькая кофейня, в которую мы заходили иногда съесть простоквашу с корицей. С потолка свешивались ленты липкой бумаги, усеянные мухами.

Возвращался отчим с вечерним пароходом. Усталый и угрюмый. В бурлящем, пестром, накаленном солнцем Константинополе никому не был нужен молодой русский писатель, не знающий к тому же ни одного языка, кроме русского. Однажды мелькнула надежда: какой-то англичанин искал преподавателя русского языка. Но и эта надежда, как и все предыдущие, не оправдалась.

Чтобы заработать хоть сколько-нибудь лир, было решено устроить для русских эмигрантов чтение пьесы отчима «Любовь — книга золотая», написанной в Одессе. К этому мероприятию все тщательно готовились. Мне было поручено нарисовать и расклеить афиши. На четвертушке тетрадного листа я писал печатными буквами: «Такого-то числа в 5 часов дня, в помещении ресторана «Гранд-отеля» писатель граф Алексей Ник. Толстой прочтет свою новую пьесу «Любовь — книга золотая». Вход — столько-то пиастров». Отчим очень рассердился, увидев мои маленькие афишки, похожие на объявления о сдаче комнаты или о продаже какого-либо имущества. Он разорвал мои бумажки и сам написал несколько афиш акварельными красками на больших листах бумаги. Потом я расклеивал эти афиши: на дверях «Гранд-отеля», на пристани, в кофейне, в «семинарии» и в других местах.

Настал долгожданный день. В ресторане «Гранд-отеля» вокруг столика было расставлено несколько рядов стульев. Я ходил по террасе, звоня колокольчиком, и продавал билеты: перенумерованные листки блокнотика. Много билетов купили Цейтлины. Еще несколько человек. Никто из военных чинов из «семинарии» не пожаловал. Собралось в общей сложности человек пятнадцать. Отчим, как всегда, читал блестяще. Какие-то иностранцы, проживающие в «Гранд-отеле», проходя мимо, с любопытством заглядывали в стеклянную дверь ресторана. Кто-то из жильцов гостиницы пил чай в другом углу ресторана, не обращая никакого внимания на отчима и на группку людей, его слушающих. Мероприятие явно провалилось. Было собрано ничтожное количество денег. Отчим опять помрачнел.

Мама написала дяде Сереже в Париж: просила выхлопотать нам визы для въезда во Францию. Дядя Сережа — Сергей Аполлонович Скирмунт, ближайший и давний друг семьи Крандиевских. В свое время с ним произошла потрясающая фантасмагория: он получил наследство в два миллиона рублей! На эти деньги было создано издательство. До сих пор можно встретить у букинистов книги с грифом «Издательство С. А. Скирмунта». Большие деньги текли от него через А. М. Горького, с которым он дружил, на всякие революционные дела. В связи с этим царское правительство выслало его из России еще до начала первой мировой войны. Он поселился в Париже. Сейчас никаких следов от этих двух миллионов уже не осталось. Он снимал скромную маленькую квартирку на первом этаже, служил в какой-то конторе. Мы ждали ответа от дяди Сережи.

Самым большим моим развлечением на Халки было путешествие верхом на ослике по дороге вокруг острова. Обычно собиралась компания из четырех-пяти русских мальчиков, нанимались уже оседланные ослики, дежурящие недалеко от нашего дома. Хозяину турку платилась весьма умеренная плата. И вот кавалькада отправлялась в путь. Рядом с нами бежал босой загорелый мальчишка, сын хозяина, подгонявший осликов. Для этого служила хворостина. Кроме того, у него в руках был странный предмет — банка из-под консервов, в которой бултыхался камешек. Мальчишка потряхивал этой банкой, камешек гремел, и от этого ослики ускоряли шаг.

Дорога, пройдя по заселенной части острова, удалялась затем в необитаемую зеленую чащу. Мы ехали по узкой пыльной тропинке. Слева заросли подымались вверх, справа они спускались вниз к морю. Встречались поляны с диковинными желтыми и красными цветами. Внизу блестело море. Иногда дорога спускалась к самой воде. Мы останавливались и купались. Неподвижная и прозрачная, как стекло, вода. Видны были водоросли на дне и рыбки, которые, вильнув хвостом, скрывались в водорослях, а затем вновь появлялись. Нигде кругом не было ни души. Это действительно был райский мир. С ослепительным солнцем, стоящим высоко над горизонтом.

В нашей компании обычно был мальчик Сережа, подтянутый, хорошо воспитанный, шаркающий ножкой и целовавший даме ручку, когда здоровался и прощался. Был еще один мальчик, молчаливый, завороженный всей этой окружающей нас красотой. Был мальчик Моня лет тринадцати с толстым носом. У него был вид человека, все испытавшего и ничему не удивляющегося. Турецкий мальчик, наш проводник, что-то лепетал на непонятном языке и показывал руками, что, мол, нам надо ехать дальше.

Однажды к мальчишеской компании решил присоединиться отчим, желавший посмотреть остров с другой стороны. Он грузно сел на ослика. Несмотря на хворостину, консервную банку с камешком и дикое гикание мальчишки-проводника, осел не двигался с места. Кончилось тем, что ослик сел, протянув вперед передние ноги, и Алексей Николаевич оказался стоящим на земле на растопыренных ногах. От прогулки на ослике отчиму пришлось отказаться.

Кроме развлечений у меня на острове Халки были и обязанности. Одна из генеральских жен решила, что нельзя допустить, чтобы дети русских беженцев забывали родину. Она организовала группу из нескольких мальчиков: преподавали русский язык, закон божий и историю России. Основным преподавателем была сама генеральша, но нашлись еще два-три добровольных преподавателя. Дело, конечно, осложнялось тем, что не было ни книг, ни учебников. Приходилось довольствоваться фантазией учителей. В группу входили только дети титулованных родителей (я в том числе) и высших воинских чинов.

Все шло хорошо до тех пор, пока я не проговорился кому-то из товарищей, что, во-первых, мне не семь лет, а десять, и, во-вторых, что моя фамилия не Толстой и я, следовательно, не граф. Это дошло до генеральши. Взволнованная, она пришла объясняться к родителям. В какое, мол, положение ее поставили! Что она скажет князю такому-то? Как она будет смотреть в глаза графине такой-то? Какой обман, какой позор!

Я в это время был на улице и слышал через открытые окна нашей комнаты, как отчим кричал на генеральшу, затопал ногами и выгнал ее из дома. Генеральша, гордая и прямая, как жердь, шла от нашего дома с трясущимся подбородком и сверкающими от злости глазами, в состоянии, близком к истерике.

Я, конечно, перестал ходить в группу. Отчим решил сам заняться моим образованием. Прежде всего, он осведомился, что я читаю. Я читал тогда с увлечением неизвестно как ко мне попавшую книгу А. К. Толстого «Князь Серебряный». Отчим не любил своего однофамильца. Чтобы не развивать у меня дурного литературного вкуса, к глубокому моему огорчению, у меня отобрали «Князя Серебряного» и куда-то запрятали. Затем отчим велел мне спрягать глагол «быть»: я есмь, ты еси, он есть и т.д. Я со слезами на глазах повторял без конца: я есмь, ты еси, он есть, мы есьмы, вы есте, они суть, не понимая, зачем это нужно, ибо никто так не говорит.