Сергей Поликанов - Разрыв. Записки атомного физика
- Название:Разрыв. Записки атомного физика
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:«Посев»
- Год:1983
- Город:Франкфурт-на-Майне
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Сергей Поликанов - Разрыв. Записки атомного физика краткое содержание
Сергей Михайлович Поликанов (1926-1994) — ученый-физик, специалист в области ядерной энергии. С 1949 г. работал в лаборатории, возглавляемой Курчатовым. С 1957 г. работал в Объединенном Институте Ядерных Исследований в Дубне. В 1975 г. начал сотрудничество с учеными, работающими в европейском Центре ядерных исследований в Женеве. Именно в этот период ученый пошел на открытый конфликт с советской властью и в 1978 г. эмигрировал. На Западе продолжал свою работу в области ядерной физики.
Книга построена на автобиографическом материале.
Разрыв. Записки атомного физика - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
Однажды случай напомнил нам, что он — истинный хозяин нашей жизни.
Как обычно, мы работали с плутонием. Репродуктор молчал, и мы добавляли плутониевые пластины. Флеров медленно крутил ручку домкрата, а Кутиков и я стояли рядом. Вдруг Флеров застыл, и лицо его стало белым.
— Нейтронный источник на месте? — хрипло пробормотал он наконец.
Кутиков на мгновение словно окаменел, потом засуетился, забегал, бросился к окну. На подоконнике лежала ампула с радием, перемешанным с бе-риллиевым порошком, а полагалось ей быть прикрепленной к урановому цилиндру. Без этой ампулы момент приближения к критической массе остался бы незамеченным. Страшно подумать, что ждало нас. На сей раз поток нейтронов начал бы нарастать с огромной скоростью. Установка наверняка вышла бы из-под контроля. Если учесть, что в нашей «сборке» бывало более десяти килограммов плутония, мы, возможно, были близки к атомному взрыву небольшой мощности. Скорее всего наш домкрат вышибло бы взрывом и начался пожар. Мощность первой атомной бомбы была равна, примерно, двадцати тысячам тонн взрывчатки, на нас хватило бы пятидесяти килограммов. Оказалось, что Кутиков, сняв по какой-то причине ампулу с радием с уранового цилиндра, не поставил ее на место. Забыл. Здесь было наше слабое место. Отсутствовала «защита от дураков». Не было сигнализации, запрещающей работу без ампулы. По-моему, Кутиков не слышал той матерщины, которая обрушилась на его бедную голову. Он был где-то далеко.
Мне приходилось впоследствии встречать тех, кому не повезло. Один из них, мой сокурсник, попал в аварию в обстановке, наверное, запоминавшей нашу уральскую. Взрыва не было, но было чудовищное переоблучение. Физику отрезали кисть правой руки. И он почти ослеп. Но жить надо было, хотя экспериментальной работой он не мог больше заниматься. В течение нескольких лет пострадавший потихоньку работал, систематизировал экспериментальные данные. Наконец он даже написал диссертацию, но за день до ее защиты умер.
Во время моей уральской командировки познакомился я с двумя механиками из ЛИПАНа. Они работали в другой группе, но иногда помогали нам. Потом они вернулись в Москву, и вскоре один из них «погорел» на критической сборке. Кроме него пострадали несколько человек, но не так сильно, как он. Среди них был физик из нашего сектора. Физик долго лежал в больнице, а когда вернулся в сектор, выглядел бледным и усталым. Расспрашивать его об обстоятельствах аварии было неловко. Какой-нибудь недосмотр, мелкая оплошность, и мгновенно ужас пришел на смену шутке или обычному спокойному разговору. Цепная реакция не контролируется и поток радиации таков, что воздух начинает слегка светиться. Кто-то застыл от страха, а кто-то голыми руками пытается вытащить кусок урана, остановить цепную реакцию. Что было с механиком, знакомым по уральской командировке, не знаю. Ему чуть ли не все бедро отрезали.
Наконец Флеров с Кутиковым уехали в Москву, а я остался заниматься тем делом, ради которого приехал на Урал. Аппаратура работала исправно, и я чувствовал, что проведу опыт без особых затруднений. Я даже помогал в обработке накопленной за последние месяцы информации. Вместе с моим приятелем я делал расчеты, рисовал графики.
Он, физик из Ленинграда, после окончания университета направленный работать на «объект», жил недалеко от гостиницы. В шутку я звал его «мой друг из Питера». Вечерами после работы мы часто гуляли по заснеженным улицам, а потом, промерзнув, отправлялись ко мне играть в шахматы. Иногда для разнообразия мы ходили в кинотеатр, расположенный в небольшом деревянном бараке. В то время показывали итальянский фильм «Песни на улицах», и было каким-то чудом видеть улицы Рима, с замиранием сердца слушать итальянские мелодии. В «зоне», обнесенной на много километров колючей проволокой и усиленно охраняемой, это действительно было чудом. На солнечных итальянских улицах страдали от безнадежной любви, а в ста метрах от нас конвоиры с собаками прогоняли колонны арестантов. Какие работы делали зэки на предприятии, производившем плутоний для атомных бомб, я не знаю. Возможно, строительные, но нельзя исключить, что на их долю выпадали и какие-нибудь операции с радиоактивными веществами.
Вечерами город, где готовили горючее для атомных бомб, выглядел удивительно мирно. Улицы были пусты, хрустенье снега под ногами не заглушалось шумом автомашин. Уютно светились окна, особенно в районе коттеджей, где жило начальство. Мне казалось, что так должна выглядеть Канада. Однако для жителей города, зарабатывавших огромные деньги, он стал проклятьем. Выехать из него было практически невозможно, и дети здесь росли, не увидев ни разу настоящего самолета. Много лет спустя я узнал, какой лютой ненавистью ненавидели местные люди высокопоставленных чинов НКВД, чьи жены и дети запросто катались в Москву. И что оставалось? Пить водку на вечеринках и затевать романы с женами знакомых?
Хозяином города был генерал Ткаченко. Ужасный самодур, он ухитрялся издеваться даже над солдатами, служившими в охране. Как мне рассказывали, позднее его расстреляли вместе с его шефом Берия. Заместителем Ткаченко был его дружок, некий Рыжов, старый член партии. Рыжов уцелел, но был понижен в должности. Впоследствии он оказался на должности помощника директора международного института в Дубне под Москвой. В задачу Рыжова входило следить за «соблюдением режима», то есть приглядывать за учеными. Однажды мой знакомый разговорился в поезде, идущем в Дубну, с незнакомой женщиной. Узнав, где живет мой знакомый, она спросила его:
— У вас жил такой Рыжов. Эту сволочь еще не прибили?
Женщина помнила его со времени жизни на Урале.
Известие о смерти Сталина, заставшее меня на Урале, не опечалило ни меня, ни моего друга. В разговорах мы вполне доверяли друг другу и не раз говорили откровенно о «деле врачей» вскоре после моего приезда на Урал. Нас обоих и наших родственников не коснулись репрессии, но надо было быть слепым, чтобы не разглядеть в Сталине жестокого диктатора. Мы гадали, что будет, и поражались той странной печали, которая охватила некоторых. Из репродукторов лились траурные мелодии, и многие люди выглядели подавленными, хотя благодарить Сталина им, в общем, было не за что. Так девушка из первого отдела, ежедневно выдававшая нам лабораторные журналы, прошла мимо, не узнав нас. Ее глаза были полны слез. О чем ей было сожалеть? Ведь это по милости Сталина она, не принадлежавшая к высокопоставленным энкаведешникам, не могла во время отпуска поехать в Крым или на Кавказ. На другой день после похорон Сталина был назначен митинг на центральной площади, но в последний момент его отменили. Мы не понимали, в чем дело. Через неделю из Москвы приехал знакомый физик и рассказал, что в Москве во время похорон Сталина началась давка, и много людей погибло.
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: