Филипп Эрланже - Регент

Как только будет принято решение перейти к открытым действиям, Филипп V должен будет обратиться к Генеральным штатам, к парламенту и к самому Людовику XV. Это заставит подняться Бретань, которая откроет свои порты для флота Альберони, а тем временем испанская армия через Байонну вступит на территорию Франции. И благодаря единому порыву всех благоверных французов Католическому королю будет вручено его законное наследство. Герцог Менский будет назначен генерал-лейтенантом; а победы Карла XII в Англии, Ракоши — в Венгрии и маркиза де Леде в Италии докончат дело.

Что же до герцога Орлеанского, то Лаваль клялся связать его и доставить в Толедо.

Сельямаре, душа заговора, начал, не стесняясь с расходами, вербовать сторонников среди недовольных дворян, искателей славы и богатства, тщеславных аббатиков, обнищавших герцогинь. Альберони, осведомленный обо всем, благословил это начинание. Никто не опасался регента: он представлялся противникам старым, погрязшим в пороках, спившимся.

Провал д’Юкселя в истории с Лондонским договором на какое-то время обескуражил заговорщиков, но взятие Палермо и Мессины вернуло им прежнюю дерзость.

В июне д’Аржансон, к ярости парижских торговцев, снова провел девальвацию. Парламент приостановил действие указа, но на эту приостановку тут же было наложено вето Советом по регентству. Алые мантии ответили на это громким возмущением, которое эхом отдалось в Бордо, Руане, Тулузе и Ренне. Потребовалось вмешательство армии, чтобы деньги начали хождение согласно их новой стоимости.

То была первая попытка. Парламент уже готовил следующую. На следующее утро после битвы при Пассаро они вытаскивают на свет божий закон, направленный некогда против кардинала Мазарини и запрещавший под страхом смертной казни иностранцам какие-либо операции с общественными фондами. Говорят, что разъяренные судьи пытались схватить Лоу, который бросился в Пале-Рояль к регенту, Филипп оставил шотландца у себя и дал ему надежную охрану.

Тут вносит свою лепту и Вильруа, рассказывая странную историю об отравленном пирожном, будто бы обнаруженном у Людовика XV. Народ содрогнулся. Дядя-убийца, неужели он снова принялся за старое? Все бурлило, баррикады готовы были вот-вот вырасти на улицах французских городов.

Но в своих планах заговорщики не приняли в расчет регента.

Филипп делал все, чтобы обезоружить оппозицию. В течение трех лет он пытался добиться этого с помощью индульгенций, доброты, щедрости (один только де Меем вытащил из него сто тысяч годовой ренты). Фатализм Филиппа и мягкость делали его уязвимым для любой жестокости. Для того, чтобы к нему вернулся боевой задор, было необходимо увидеть врага у дверей собственного дома.

Застигнутый врасплох, как когда-то в Стейнкерке, Филипп обнаружил, что ему противостоят парламент, побочные королевские дети и собственные министры. И в момент решительной атаки он должен был быть уверен, что неожиданный удар не поразит его сзади.

В его план были посвящены Сен-Симон, Лоу, Дюбуа и д’Аржансон. Сен-Симон отправляется к герцогу Бурбонскому, чтобы выяснить, поддержит ли тот регента. Принц, недавно ставший жертвой мадам де При, ставит три условия: огромное содержание в сто пятьдесят тысяч ливров, содержание его брату, графу да Шаролэ, и должность суперинтенданта образования малолетнего короля. Тщетно тратит Сен-Симон потоки красноречия, надеясь убедить принца отказаться от последнего требования, — тот отвечал, что признает справедливость выдвинутых аргументов, но если он не получит всего желаемого, то перейдет на сторону партии побочных детей и смирится с гражданской войной. Филипп был вынужден уступить.

Успех маневра зависел от того, насколько удастся сохранить все в тайне. Соглядатаи, ежедневно неотступно следившие за герцогом Орлеанским, находили его, по обыкновению, веселым, жизнерадостным, предающимся развлечениям, и поздравляли себя с подобной слепотой противника.

Париж был разбужен в пять часов утра 26 августа барабанным боем: кругом было пестро от красно-бело-голубых мундиров и плюмажей швейцарцев, мушкетеров французской гвардии, которая расположилась в Тюильри, где всю ночь велись бесшумные работы.

В шесть часов утра гонцы уже стучали в двери парижских домов, извещая магистров и пэров, что его величество ожидает их в десять часов в своем собственном дворце. Незамедлительно получают срочный приказ собраться члены Совета по регентству.

С веселым и беззаботным видом, без признаков какого-либо волнения на лице, вошел герцог Орлеанский в зал заседаний. Среди двадцати шести членов Совета, за исключением Сен-Симона, у Филиппа не было ни одного единомышленника.

Герцог Менский, которому угрызения совести мешали даже напустить на себя независимый вид, с раздражением смотрел на торжествующую физиономию герцога Бурбонского, на сдержанную радость Сен-Симона, ловил иронические взгляды хранителя печати. Увидев, что регент подошел к этим трем людям, герцог Менский покрылся холодным потом. Отправленный своим братом, графом Тулузским, на разведку, он приносит известие, что побочные дети не являются членами Совета и поэтому могут не присутствовать. Трусливый герцог Менский тут же покидает поле битвы.

Принц лаконично объявил, что он решил обсуждать важные государственные проблемы в Тюильри, дабы сломить противостояние парламента, аннулировать наложенные им финансовые вето, ограничить его права и предложить парламенту заняться собственно юридическими проблемами. Большая часть министров тайно поддерживала магистров, но непривычная властность регента помешала им даже раскрыть рот. Решение было принято единогласно.

Далее Филипп сказал о необходимости неотложно решить еще более важный вопрос: в июле 1717 года было покончено с конфликтом между королевской семьей и побочными детьми, но отнюдь не с конфликтом между побочными детьми и герцогами. Следовало воздать должное первым дворянам королевства.

Тут же д’Аржансон обрушивает на головы ошеломленного собрания декларацию, согласно которой побочные дети получают звание пэров Франции, но не будут впредь считаться принцами. Из уважения к заслугам графа Тулузского эта декларация его не касалась; вся ее тяжесть обрушивалась на герцога Менского и его семейство.

Одни министры опускают головы, словно в растерянности, другие прячут глаза. Воспользовавшись этой безмолвной нерешительностью, Филипп заявляет: «Господа, решение принято…»

Дав противникам время прийти в себя, регент наносит им последний удар: «Герцог Бурбонский собирается вынести на ваше рассмотрение одно предложение. Я о нем осведомлен и полагаю его справедливым и разумным. Не сомневаюсь, что ваше мнение будет таким же».