Федор Раззаков - Владимир Высоцкий. По лезвию бритвы

Я много раз при нем пивал и домой к нему заявлялся под хмелем, он никогда не корил за выпивку и не выговаривал. И в гостиницах, бывало, сам пива добудет, пью-охаю, а он спрашивает: чего вчера пили? кто был? чем закусывали? — сочувствует. Говорил о себе: «Любил раньше «Варну» попивать. Сладкое вино, закуски не надо, и пьянеешь, желудка не слышишь. В те годы жить и есть хотелось, а денег не было — ни одеться, ни попить вволю…»

Не однажды я расспрашивал его: «Как тебе удалось бросить? Надо же, был в Чехословакии и пива там не попробовал! Ну как такое возможно россиянину? Иль ты себе пружину какую вшил?» Он не сердился, прохаживаясь по номеру гостиницы: «Не в пружине дело. Был я, по протекции Василенко, у одного старичка-доктора, который знал и лечил Есенина, и из той беседы вынес — только сам я, без лекарств, кузнец своего тела. Надо обуздать себя. И стал я сторожить свое тело и язык и вот уже семь лет держусь. Старик говорил не много, но слова его меня пронзили. Все свои пороки гашу работой». И как же он работал! — рассвет его не сваливал в кровать: кофе и сигареты, и вперед! (Как написали в свидетельстве о смерти врачи, смерть В. Шукшина наступила от кофейной или табачной интоксикации.)

Не прошло и месяца со дня смерти Василия Шукшина, как 1 ноября на своей подмосковной даче повесился еще один давний и близкий товарищ Владимира Высоцкого кинодраматург и поэт Геннадий Шпаликов.

В 1955 году в своем дневнике он писал: «Жить хочется всегда, даже на смертельном рубеже, когда точно знаешь — вот сейчас меня не будет. То, что болтают о презрении к смерти, — чепуха. Я бы лично таких ставил под винтовку — отрекайся или получай пулю… Умирают все, и иногда это страшно, особенно после сорока…»

В середине 60-х, встретив у Третьяковской галереи Павла Леонидова, Шпаликов грустно изрек: «Вот я — алкоголик профессиональный, Витя Некрасов тоже, еще есть люди, а остальные писатели профессиональные, а главный среди них — Евтуженька. В СССР нет выбора вне выбора. Или ты пьешь, или ты подличаешь, или тебя не печатают. Четвертого не дано».

Геннадий Шпаликов не дожил до сорока, в момент смерти ему было всего 37 лет. Вспоминая последние его дни, С. Соколов писал: «Погибал Гена медленно. Вместе со временем 60-х, духом, энергией и воплощением которых был сам… Гена пил водку, дома не уживался, бродил сначала по друзьям, потом просто по городу: с похмелья любил читать расклеенные по стендам газеты. Прочитывал любые, от строки до строки. Еще писал стихи, которые становились лучше и лучше с каждым днем. Сочинял их в основном на почтах: почти все стихи этих лет написаны «вставочкой» на зеленоватых оборотах телеграфных бланков. На них же, на бланках, иногда писал письма на студию или друзьям. Письма в основном были про жилье и про деньги. Сначала помогали, как могли. Потом помогали меньше. Судить никого не могу — знаю, в быту Гена был невыносим, иногда страшен. Ходил он теперь в кожаной куртке, белый плащ то ли потерял, то ли продал, шарф остался…»

На этом самом шарфе и повесился создатель замечательного сценария фильма «Я шагаю по Москве».

«Когда не стало Геннадия Шпаликова, — писал П. Вегин, — все спохватились. Все, кто его любил. А любили его многие — и киношники, и художники, и писатели. Он был слишком нежен и светел — Гена, прикрывающий простуженное горло шарфиком.

Никто не думал, что однажды этот шарфик затянется на его горле. Никто не думал, что он не выдержит. Чего? Вероятно, того же, что и Маяковский, — одиночества. Одиночества на людях, одиночества в семье, одиночества в себе».

Еще в 1970 году Владимир Высоцкий написал стихотворение «Я не успел», в котором были пророческие строки:

В тот год не только смерть вырывала у Высоцкого друзей. Порой он сам отталкивал их от себя.

Кинорежиссер Андрей Тарковский, в середине 60-х зарекшийся снимать Владимира Высоцкого в своих картинах, теперь решил снять в главной роли в фильме «Зеркало» его жену Марину Влади. Фильм этот, по замыслу Тарковского, должен был быть автобиографическим, и Марине Влади в нем должна была достаться роль матери Андрея Тарковского. Марина Влади согласилась, и они выезжают на кинопробы.

Участие в съемках в этом фильме очень нужны и Влади, и Высоцкому, ведь если Влади утвердят на главную роль, то проблема более длительного пребывания Влади в Союзе разрешится сама собой. Но судьба и на этот раз распорядилась по-своему. Влади на роль не утвердили, а Тарковский, то ли побоявшись, то ли постеснявшись сообщить эту грустную весть друзьям, так и не позвонил им домой, оставив их тем самым в неведении относительно своей судьбы.

Вспоминая этот эпизод, Марина Влади пишет в своих мемуарах: «Ты впадаешь в жуткую ярость. Ты так зол на себя за то, что посоветовал мне попробоваться, да к тому же ответ, который мы с таким нетерпением ждали, нам передали через третье лицо и слишком поздно… Тут уже мне приходится защищать Андрея… Ты ожидал от него другого отношения. И на два долгих года вы перестаете видеться. Наши общие друзья будут потом пытаться помирить вас, но тщетно».

В этом же году Высоцкий познакомился с одним из самых богатых бизнесменов, работавших в то время в Советском Союзе, иранцем Бабеком Серушем, который впоследствии приложит много сил и средств для популяризации творчества Высоцкого. Например, у себя на даче Серуш оборудует целую звукозаписывающую студию специально для того, чтобы записывать Высоцкого. И надо отметить, что эти записи в техническом отношении окажутся одними из лучших записей Владимира Высоцкого, сделанных в Союзе. В 1992 году в СССР выйдет двойной альбом, на котором будут звучать песни, записанные с помощью Бабека Серуша. К сожалению, сам Серуш этого выхода пластинки уже не застанет: 27 марта 1992 года в возрасте 46 лет он скончается от инфекционного менингита и будет похоронен рядом с Владимиром Высоцким на Ваганьковском кладбище. На его похороны придут многие известные артисты, среди которых будут Иосиф Кобзон, Александр Абдулов, Леонид Ярмольник и др.

С момента сентябрьского «ухода в пике» у Высоцкого наступил душевный и творческий кризис. «Я страдаю безвременьем, — признается он Золотухину. — И ничего не могу писать».

Трудно сказать определенно, что привело Высоцкого к такому состоянию: разлад с Влади, давление властей или гибель и отъезд с родины друзей и знакомых. По всей видимости, все эти факторы влияли на душевное состояние Владимира Высоцкого. В такие моменты он еще сильнее ощущал свое одиночество.

В тот год со стороны простых советских граждан не последовало ни одного акта протеста на действия властей в связи с репрессиями по отношению к инакомыслящим. «Страшно далеки были от народа» диссиденты и поэтому не могли рассчитывать на чью-либо поддержку. Власть знала об этом, и это еще больше распаляло ее злобу и позволяло оставаться безнаказанной. Знала власть и то, что в среде самих протестующих, среди стоявших с ними рядом всегда найдутся те, кто осудит их за непослушание. Осудит просто так или из чувства зависти, из чувства мести или за какое-нибудь, пусть мелкое, но вознаграждение. В феврале, когда КГБ арестовал Солженицына, в «Правде» появилась статья «Предателю нет места на советской земле», под которой поставили свои подписи известные деятели литературы и искусства, среди них были артист Борис Чирков, писатель Борис Полевой. В марте артисты Большого театра Мстислав Ростропович и Галина Вишневская записывали на «Мелодии» оперу «Тоска». Но запись эта была запрещена после того, как 28 марта коллеги артистов по театру Образцова, Атлантов, Нестеренко, Милашкина, Мазурок сходили на прием к заместителю министра культуры СССР Петру Демичеву и заявили: «Ростропович и Вишневская поддержали предателя Солженицына своим письмом и тем самым выступили против линии нашей партии…»