Тамара Сверчкова - Скальпель и автомат

Мы испуганно остановились, к нам подошли часовые.

— Как вы сюда попали? Кто вы?

— Шли, гуляли, мы из госпиталя.

— В штаб шагом марш!

Мы, испуганные, пришли в штаб. Нас расспросил дежурный комендант и отпустил в госпиталь. Отойдя довольно далеко, Оля говорит: «А нас за шпионов приняли!» И мы начали смеяться.

Иногда сильно грущу. Письма, как и прежде, приходят каждый день в адрес нашего прежнего госпиталя, а мы доставляем их в Новый Ош. Оля ушла туда еще с утра. Мы занимались уборкой, смотрю, почта идет. Отдают мне всю корреспонденцию — большая пачка. Иду к дежурному по части, письма для персонала сложила на столе. «А пачку для раненых куда?» «Что разложила, неси раненым!» «Так далеко!» «Бери Рыжуху!» Ох, Рыжуха, Рыжуха! Лошадушка милая, с тебя не свалишься. Идет ровным шагом, не торопится, у арыка, где водопой, сама повернула и вошла в воду. Долго пила из прозрачных холодных струй, постояла, помотала головой (брызги, как радуга, блеснули) и побрела дальше. Вот и госпиталь. Приехать верхом на Рыжухе неудобно. Привязала ее к изгороди, иду. На скамейках сидят раненые. Сильно хромая, навстречу идет Гриша Новичук: «Мне есть?» «Да! Из Новосибирска, а вот из части». Писем много, но раненых уже нет в госпитале. Их выписали, они уехали в часть или домой.

За пять месяцев мы вылечили более двух тысяч раненых, в основном очень тяжелых.

Эшелон уже погружен, ждем сигнала к отправке. Напряженно следим за обстановкой на фронтах, все рвутся ближе к передовой. Выехали 1 апреля 1942 года. Путь длинный и трудный. Сутками простаиваем на железнодорожных станциях, пути забиты. Сложности быта: днями не умывались, трудно с водой, сутками не ели, в неухоженных вагонах пыль, грязно, только шинель под боком. Увидали Куйбышев 10 апреля. Лежа на нарах, вслух читаем «Горную дорогу» Федорова. Кто-то наизусть декламирует выдержки их книги: «…кто только не наступал на Россию — немцы, поляки, половцы, хазары, татары, шведы, французы, англичане. Чьи только жадные руки не протягивались задушить русский народ, поработить его»… И дальше: «…пусть попробуют победить его — не выйдет».

6 мая подъезжаем у Двуреченской, Купянску. Ходят слухи, что едем на фронт. Эшелон все стучит по рельсам, мелькают версты. Неожиданно 9 мая начальник госпиталя военврач II ранга Н.И.Глебин вызвал меня в свой вагон. Эшелон стоит на каком-то разъезде.

— По вашему приказанию явилась!

— Отправляйтесь в командировку, вот документы. Найдете фронтовой эвакопункт 73. Он где-нибудь недалеко, возьмете пакет и без задержки обратно!

— Есть! Быстро с пакетом обратно!

На попутном эшелоне, на машинах и пешком, в сапогах с дырками и в очень старой, еще с финской войны, шинели. Неоднократно вызывала подозрения у патрулей, два раза останавливали и проверяли документы. Дождь усилился, дороги развезло. Рядом гремит и ухает. Наконец разыскала эвакопункт. Беспокоит обстрел из минометов — то там, то тут вздымаются фонтаны из земли и раскаленного металла. Больно бьет в уши воздушная волна. В небе Бузулука воют самолеты, бомбят, войска куда-то торопятся. Холодно, сыро. Вот и фронтовой эвакопункт.

— Прибыла за пакетом! — рапортую после приветствия. Штабист дважды проверил документы:

— К начальству в таком виде нельзя!

Старая мокрая шинель, вконец изношенные сапоги, ноги промокли, замерзли, зуб на зуб не попадает.

— Грейся у печки!

Теплота и сон сразу навалились на меня, и не слышу войны.

— Встать! — штабист в клубах пара, как привидение. Это сохнет моя распаренная шинель у огня. Подает пакет, расписываюсь. Теперь надо догонять эшелон, который мотается по путям от станции к станции под наседающими с воздуха «мессерами». На полустанке Купянск веревкой подвязала подошву сапога, сижу на платформе, страдаю, жду попутный эшелон. К дежурному не пробьешься, народу полно. Все гудит, как развороченный улей, все ищут кого-то, хотят чего-то, мечутся, шумят. Вот только моряки сидят спокойно на полу и разговаривают. К ним подошел красивый молодой, по-детски пухлый казачок. Новая форма хорошо пригнана, казацкая кубанка с красным верхом лихо заломлена назад, волнистый чуб съехал на лоб. Румяное круглое лицо с озорными глазами. Взглянул на меня: «Эй, красотка! Далеко ли?» И засмеялся, показал крупные жемчужные зубы. Меня словно обдало жаром. Насмехается над моим видом! Подбираю ноги в худых сапогах под лавку. Смотрю с завистью на его начищенные новые сапожки, любуюсь его беззаботностью, лихостью, молодостью. Он начал что-то говорить, но раздался гудок приближающегося состава, и я, забыв обо всем, была уже у края платформы. Остановки не будет, мимо проносятся подножки товарных вагонов. Страшно без привычки прыгнуть, но нужно срочно доставить пакет. Пробежав несколько шагов, ухватилась за скобу и прыжком на подножку. Тряхнуло меня, чуть голова не оторвалась. Еду и гляжу, не мелькнет ли где наш эшелон.

Вечереет, состав слегка тормозит. А вон и наш эшелон, около вагонов ходят знакомые дежурные. Радостно спрыгиваю с подножки и кубарем качусь по земле. Встала, потерла ушибленное колено. В штабном вагоне доложила начальнику госпиталя: «Ваше приказание выполнено!» Передаю пакет с приказом.

11 мая разворачиваемся в поселке Уразово Воронежской области. Юго-Западный фронт. Станция небольшая, квартиры заняты войсками, все здания целы. Под госпиталь нам выделена бывшая школа. Офицерский состав обмундировали и выдали знаки различия, остальные — в гражданском. В госпиталь прибыл новый начальник, военврач III ранга. Н.И.Глебин назначен руководить медчастью.

Работа идет в настоящей фронтовой обстановке. Авиация бомбит Валуйки, Купянск и Уразово. Разрывы бомб сотрясают здание школы, тревога за тревогой. Положив вещмешок в доме у Индиной, быстро развернули госпиталь и приняли в перевязочной более 400 раненых. Начала обрабатывать. Бойцы сидят у стен, ждут, а новые все прибывают. Иду по коридору. Темновато, кругом полно людей.

— Сестра! Проводите меня в другую перевязочную на гипсовку! Обернулась — передо мной раненый. Рука перевязана, нога полусогнута, в бинтах, палка в здоровой руке.

— Обопритесь о мое плечо и пойдемте!

Он прыгал на одной ноге, слегка стонал.

— Сестра! Вы меня не узнали? Смотрю на него.

— Помните в Купянске, казачок?

У меня в глазах потемнело, я даже отшатнулась. Веселый казачок? Передо мной стоял изможденный калека. Усталые глаза, серое лицо. Грязный. Кровь запеклась.

— Вам неприятно, сестра? Не беспокойтесь! Я еще за себя и товарищей посчитаюсь, только лечите быстрее!

Несколько дней ему было плохо, а затем он быстро стал выздоравливать. Из командировки приехал Минько, привез письма. В конце июня фронт приблизился к Уразову. За меловой горой уже идут бои, все время вздрагивает земля, гудит, словно стонет. Слышу: «У кого вторая группа крови, в операционную!» Бегу. На столе в операционной лежит молоденький офицер, на побелевшем лице капельки пота, как роса. Берут у меня каплю крови из пальца и у раненого тоже, проверяют на совместимость. Игла легко вошла в вену, и вот моя кровь уже спешит на помощь. Раненый дышит глубже, на щеках появляется розоватость. Вот он уже повернул голову, посмотрел на меня и спросил: «Девчачья кровь?» «Не волнуйся! Она у нас боевая и смелая», — ответили ему. Голова у меня кружится, красные пятна мельтешат в глазах. Иглу вытащили, дали стакан горячего чая. Медленно иду в перевязочную, чувствую слабость, хочется сесть, но времени нет — раненые все идут и идут. Проносятся с воем самолеты, ухают орудия, падают бомбы. Раненые выходят из боя группами, помогая друг другу, даже не прикрывая ран, из которых каплет кровь. Перевязываем и срочно отправляем в тыл. Основная работа свернулась, кончились перевязочные средства. Мне приказано в маленькой палатке перевязывать, пока есть кое-какие остатки. Залаяли минометы, мины ложатся ровно, осыпая осколками. По меловой горе бегут раненые бойцы, а там, дальше, появились черные силуэты — это фашисты бьют по отступающим раненым красноармейцам. Темнеет, быстро перевязываю, экономлю бинты.