Александр Губер - Хосе Ризаль

«Эль Филибустерисмо» проникнут значительно более четкими, чем первый роман, призывами к борьбе за полное освобождение народа. В нем уже чувствуется большая зрелость мысли Ризаля. «Жизнь бесполезна — говорит Ризаль устами одного из героев романа, — если она не посвящена великой идее. Она — как камень, бесплодно валяющийся в полях, вместо того, чтобы стать частью постройки».

На всем протяжении романа Ризаль в образах своих героев борется с собой, с раздирающими его самого противоречиями.

В первом романе эволюционист Ибарро верно отражал взгляды автора; в «Эль Филибустерисмо» изменившийся в столкновении с жизнью и выросший Хосе Ризаль говорит о своих убеждениях устами Симона и опровергает его аргументами Базилио. Утверждает свои прежние верования при помощи Базилио и разрушает их пламенным сарказмом Симона. Он заставляет Симона произносить горячие слова в защиту патриотизма и филиппинской народности, слова, которые перекликаются с высказываниями Ризаля в его собственных статьях для «Эль солидаридад». «Патриотизм — преступление лишь у народа-тирана, так как здесь под красивыми словами скрывается грабеж. Но как бы ни совершенствовалось человечество, патриотизм всегда будет добродетелью у угнетенного народа, так как всегда будет означать любовь к справедливости, свободе, личному достоинству».

Устами Базилио он защищает свою твердую веру в торжество науки, в ее преимущество над преходящими и меняющимися человеческими страстями: «Наука более вечна, более человечна и более универсальна — восклицает Базилио. — Я избрал себе цель жизни и посвятил себя науке». Но тут же словами Симона Ризаль доказывает, что для истинного торжества науки необходимо, чтобы не было ни угнетающих, ни угнетенных народов, чтобы человек был свободен и умел уважать свои права и права другого.

Глубоко веря в будущее своего народа, Ризаль считает, что темные и отсталые в результате векового угнетения филиппинские народные массы в данный период неспособны явиться активной борющейся силой, что прежде, чем народ сможет добиться освобождения собственными силами, он должен объединиться, должен получить просвещение. Иначе ликвидация испанской тирании приведет лишь к власти собственных тиранов.

Ризаль опасался, чтобы к власти не пришла та грубая и презирающая свой народ верхушка филиппинской буржуазно-помещичьей клики, которая готова была предать национальные интересы за жалкие крохи сверхприбылей, брошенные со стола колонизаторов. И дальше во всех своих произведениях и отдельных высказываниях Ризаль неустанно и беспощадно разоблачает эту верхушку филиппинского общества, он как бы предугадывает ход будущей борьбы, когда его народ, добившись ценою многих жертв освобождения от испанского ига, будет продан в новое рабство своей же филиппинской буржуазией.

Роман закончен. На этот раз Хосе Ризаль оказался в состоянии напечатать книгу на свои средства. Сдав роман в гентскую типографию, Ризаль в октябре 1891 года направляется в Гонконг.

Беспокоясь за судьбу своих родных, он строит различные планы. Он мечтает заработать медицинской практикой в Гонконге достаточно денег, вывезти всех своих родственников с Филиппин и этим не только избавить их от преследований, но и развязать руки самому себе, лишить колониальные власти возможности шантажа и мести.

К порогу родины гонят его и разочарование в работе мадридских реформистов и конфликт с частью лидеров филиппинской эмиграции.

Надежды Ризаля на успешную медицинскую практику осуществились. Действительность превзошла все его ожидания. Через несколько недель после приезда Ризаля, слава о нем, как о блестящем окулисте, приводит в Гонконг сотни больных. Несмотря на бескорыстие, доктор Ризаль впервые в своей жизни забывает, наконец, о денежных затруднениях.

У него много денег. Он едет в английскую часть Борнео, чтобы присмотреть там подходящий участок земли, приобрести его и поселить вывезенных с Филиппин родственников. Сходство природных условий Борнео с Филиппинами приводит его в восторг, ему кажется, что изгнанники не будут здесь чувствовать себя оторванными от родины.

Но все его попытки в Гонконге так же, как и прежние хлопоты в Мадриде об облегчении участи своей родни, обречены на неудачу. Ему удается выписать к себе в Гонконг только сестру Люсию, каким-то чудом оказавшуюся к этому времени на свободе; всем остальным, даже старикам-родителям, колониальные власти не позволяют покинуть Филиппины, не говоря уже о многочисленных Реалондо и Ризалях, разосланных по дальним и негостеприимным островам. Ризаль постепенно приходит к мысли, что ему остается только самому поехать на Филиппины и личными хлопотами добиться освобождения родных.

Опасность возвращения на родину Ризаль полностью сознавал. Но желание непосредственно участвовать в борьбе за улучшение судьбы своего народа, делом доказать своим критикам из Мадрида всю несправедливость их обвинений укрепили его решимость.

Нападки мадридских эмигрантов преследуют Ризаля и в Гонконге.

В письме к Карлосу Оливеру Ризаль пишет: «Я чрезвычайно огорчен этой войной против меня, преследующей цели дискредитировать меня на Филиппинах, но я буду доволен, если только мои преемники возьмутся по-настоящему за дело. Я спрашиваю только тех, кто обвиняет меня в том, что я сею раздор между филиппинцами, было ли какое-нибудь действительное единение, прежде чем я вступил в политическую жизнь? Были ли какие-нибудь вожди, авторитет которых я оспаривал? Жаль, что при нашем рабском положении у нас расцветает соперничество из-за лидерства».

Он болезненно воспринимает направленные против него статьи в «Эль солидаридад». «Я снова повторяю, — писал Ризаль 24 мая 1892 года своему приятелю Зулуэто, — что не вижу причин для нападок на меня за то, что я посвятил себя устройству убежища для наших соотечественников, для пользы нашего общего дела на случай преследований, и писанию книг, которые скоро выйдут из печати…»

Ризаль долгое время подозревал, что нападки на него вдохновляет дель Пилар. Такое отношение старого друга причиняло ему глубокие страдания. Дель Пилар в письме к Ризалю пытался оправдаться. Трудно судить, насколько убедили Ризаля объяснения дель Пилара, но, хотя между ними вновь завязалась переписка, в тоне Ризаля чувствуется плохо скрываемый холодок.

В письмах к дель Пилару сквозит также неверие Ризаля в успех мадридских реформистов. Ризаль пишет ему в мае 1892 года: «Не желая вовсе изображать из себя ментора журнала или Ассоциации, я считаю, что сейчас немного можно ожидать от испанского общественного мнения».