Игорь Максимычев - ПАДЕНИЕ БЕРЛИНСКОЙ СТЕНЫ

В беседе с корреспондентом «Франкфуртер алльгемайне» режиссер дал очень интересный ответ на вопрос: «Во всякой игре бывают победители и побежденные, а везение так же важно, как и тактическое мастерство. Относится ли это и к ситуации 1989-1990 годов? Действовали ли тогда те, кто делал мировую политику, в сущности, как игроки?» Блюменберг сказал тогда: «В определенном смысле им пришлось действовать как игрокам, поскольку события постоянно опережали их и ситуация все время менялась. Без сомнения, в большой степени присутствовало и везение. Даже если все это не было азартной игрой, элементу исторической случайности принадлежала решающая роль» [115] «Frankfurter Allgemeine», 29. September 2000. .

До выпуска фильма на телевизионные экраны я не был лично знаком с Питером Устиновым и понятия не имел, что мне предстоит честь быть представленным им. На последовавшие многочисленные расспросы, как я расцениваю этот факт, я искренне отвечал, что созданный им образ во всех отношениях превосходит подлинник. Сказать это самому Устинову мне удалось лишь полгода спустя: 6 апреля 2001 года в помещении знаменитого «Театра Запада» в Берлине праздновалось 80-летие великого артиста [116] Это было красочное шоу под заглавием «Вокруг света за 80 лет». . На церемонии присутствовали видные политики (например, Ганс-Дитрих Геншер), а также деятели культуры Германии и соседних стран. Были приглашены из Москвы и мы с женой. Основательного разговора у нас с Устиновым не получилось: все заполонили какие-то дальние родственники юбиляра из России, а сам юбиляр выглядел очень уставшим. Похоже, что фильм «Игра со ставкой на Германию» был одним из последних, если не последним фильмом сэра Питера Устинова.

О падении стены 9 ноября можно говорить лишь в переносном смысле. Во-первых, система выдачи разрешений на выезд и на въезд формально просуществовала в ГДР еще некоторое время. Во-вторых, производимый с помощью тяжелой техники физический демонтаж стены закончился только два года спустя. К концу 1990 года были снесены 32,4 километра стены; оставшиеся 80 километров исчезли к концу 1991 года. Сохранившийся у станции городской железной дороги «Варшауэрштрассе» фрагмент с известными всему миру росписями не является, строго говоря, частью Берлинской стены; это ограждение расположенного здесь речного порта. Куски стены для создаваемых в городе мемориалов приходится долго разыскивать или воссоздавать заново.

Однако в центре города демонтаж стены происходил «ударными темпами». Бранденбургские ворота были открыты для движения пешеходов уже 22 декабря 1989 года – точно к Рождеству, как первоначально и планировалось. Акт был символическим: отныне и навсегда стену можно было считать только подлежащим сносу атипичным архитектурным сооружением. Гельмут Коль очень хотел придать церемонии открытия ворот как можно более пышный характер. Помпезность должна была компенсировать тот факт, что падение стены произошло в отсутствие канцлера. Коль пригласил на открытие ворот президента США и генерального секретаря ЦК КПСС: их приезд придал бы событию глобальное звучание. Однако Джордж Буш-старший не смог или не захотел посетить Берлин, и ориентировавшийся на него Горбачев также ответил отказом. Мы в посольстве считали это решение Горбачева ошибкой, поскольку было бы совсем не лишним подчеркнуть особое значение, придаваемое СССР судьбе ГДР. В итоге ворота были открыты в чисто немецкой режиссуре: Гельмут Коль и новый председатель Совета министров ГДР Ханс Модров, Вальтер Момпер и Эрхард Крак.

Объективно события 9 ноября сыграли роль «начала конца» ГДР. Они подорвали престиж государства как такового и продемонстрировали эффективность давления улицы на государственные органы. После них произошел перелом в настроениях демонстрантов. Бывший ранее главным лозунг «Народ – это мы», который допускал сохранение реформированной ГДР, все чаще стал заменяться лозунгом «Мы – единый народ», который подразумевал курс на объединение с ФРГ. Параллельно нарастало с каждым днем воздействие политиков и средств массовой информации ФРГ на общественное сознание ГДР. События развивались в самом неблагоприятном направлении, о чем заблаговременно предупреждало посольство. Темп развития был головокружительным. Однако было бы неверным считать, что сразу же после падения стены битва за ГДР была проиграна.

Среди оппозиционных организаций республики сильны были пацифистские настроения и тенденция к сохранению социальных достижений ГДР. Эти элементы протестного движения стремились сохранить самостоятельное существование ГДР на обозримую перспективу, предотвратив поспешное растворение республики в устоявшейся реальности ФРГ, входившей в НАТО.

Нарастающее обострение обстановки делало еще более настоятельным установление прямых деловых контактов с новым руководством блоковых партий и с конструктивно настроенными лидерами оппозиционных движений. Я провел серию встреч с этой группой политиков. 29 ноября и 20 декабря я нанес визиты новому председателю ХДС ГДР Лотару де Мезьеру, назначенному заместителем председателя Совета министров ГДР в правительстве Модрова; 7 декабря посетил недавно избранного руководителя НДПГ Гюнтера Хартмана; 13 декабря принял в посольстве располагавшего большим влиянием среди оппозиционеров представителя Евангелической церкви ГДР Манфреда Штольпе, политически близкого к восточногерманской СДП (он впоследствии возглавил земельную организацию социал-демократов земли Бранденбург и стал первым премьер-министром этой земли); 28 декабря состоялась моя беседа с главой Демократической крестьянской партии Гюнтером Малойдой, являвшимся председателем Народной палаты ГДР. Темой всех этих встреч была внутриполитическая обстановка в ФРГ и возможные меры по предотвращению ее дальнейшего обострения в условиях, когда способность государства поддерживать общественный порядок резко ослабла.

За разговором с Хартманом последовал неприятный для меня инцидент. В ходе обмена мнениями с ним я попытался вернуться к идее активизации роли НДПГ как силы, способной поддержать перевод дискуссии о национальном вопросе немцев в русло, обозначенное в правительственном заявлении Ханса Модрова («договорное сообщество германских государств»), которое я считал единственно правильным. Хартман не нашел ничего более остроумного, как без согласования со мной дать в печать эту часть беседы, носившей как всегда конфиденциальный характер. Газета НДПГ «Националь-цайтунг» поместила на следующий день под заголовком «Понтер Хартманн принял посланника посольства СССР» заметку, в которой, в частности, сообщалось: «И.Ф. Максимычев поздравил НДПГ с ее четкой позицией по отношению к конфедерационной идее, озвученной накануне председателем партии в телевизионной передаче «АК-2» [117] Программа телевидения ГДР «Актуэлле камера-2»; я этой передачи не видел и, естественно, ссылаться на нее никак не мог. . Посланник проявил интерес к поддержанию тесных дружественных связей с НДПГ» [118] «National Zeitung», 8. Dezember 1989. . 9 декабря мне пришлось объясняться по этому поводу с находившимся в тот момент в Берлине заместителем заведующего Международным отделом ЦК КПСС Р.П. Федоровым, который счел мои действия нарушением «линии партии», предписывавшей считать предложение о договорном сообществе «поспешным и непродуманным». Присутствовавший при моем объяснении с Федоровым посол молчал. Мне могли грозить серьезные неприятности, но, к счастью, в этот момент подоспели указания из Москвы относительно организации срочной встречи представителей четырех держав для обсуждения планов «Берлинского воздушного перекрестка», и все остальное отошло на задний план, а затем забылось.