Тур Хейердал - По следам Адама

— А что бы вы там делали? — поинтересовался я.

— Я мог бы быть поваром, — раздалось в ответ. Оказывается, Хрущев умеет готовить.

— А как бы вы готовили еду на борту?

— Я бы взял с собой примус.

— Захватите икры побольше, и можно ничего не готовить, — отшутился я.

На том мы и расстались. Первое доказательство того, что он не забыл о нашем соглашении, я получил в тот же день — бочонок икры и ящик отборной водки из советского посольства в Осло. И, словно этого было не достаточно, Хрущев не замедлил продемонстрировать, что отвечает моему главному условию — чтобы русский участник экспедиции обладал чувством юмора.

Через несколько часов после встречи в музее «Кон-Тики» на мое имя из Министерства иностранных дел пришло неожиданное приглашение на неофициальный прием в честь главы советского государства. Прием происходил в особняке, незаметно стоявшем в одном из уголков парка Народного музея. По такому случаю парк на целый день закрыли для туристов. После обеда мы все вышли на свежий воздух, где пара танцоров в национальных костюмах под аккомпанемент скрипки исполнила «халлинг» национальный норвежский танец. Хрущев пребывал в отличном расположении духа и наслаждался вовсю.

У меня не возникло ни малейших сомнений, кому я обязан приглашением. На прием не допустили ни журналистов, ни представителей светских кругов только несколько политиков из обеих стран да ваш покорный слуга. В таком обществе я чувствовал себя довольно неловко, поэтому держался позади и издалека, через головы остальных гостей смотрел на представление.

Когда артисты закончили прыгать и скакать («халлинг» состоит, в основном, из прыжков), глава советского государства вышел на лужайку, знаком велел скрипачу играть и пригласил на танец министра Громыко. Громыко позеленел от отчаяния. Кроме всего прочего, он не производил впечатления спортивного человека. Получив от Громыко отказ, Хрущев невозмутимо подошел к министру иностранных дел Норвегии Харальду Ланге и низко поклонился. Я знал Ланге как опытного дипломата, умевшего находить выход из любой запутанной ситуации, но это было слишком даже для него. Он покраснел как рак и не двинулся с места. Скрипач продолжал, как заведенный, наигрывать веселые народные мелодии.

А затем я увидел картину, которая доставила мне не меньшую радость, чем чаплинские фильмы, которые мы смотрели в детстве, захлебываясь от смеха.

Маленький, кругленький Хрущев не желал сдаваться. Следующим он пригласил нашего высокого, худого премьер-министра Герхардсена. Голова Хрущева находилась где-то на уровне живота Герхардсена. Когда премьер-министр вышел в круг, силы оставили меня. Хозяева-норвежцы пытались выдавить из себя вежливые улыбки, русские стояли с каменными лицами, советский президент прыгал и вертелся, как мячик, в руках длинного премьер-министра Норвегии, а я, потеряв всякий контроль над собой, визжал от смеха и топал ногами от восторга.

Прошло какое-то время, и в очередной свой приезд в Москву я встретился с дочерью и зятем Хрущева. Она возглавляла какой-то экологический журнал, а ее муж был главным редактором газеты «Известия». Единственный из всех моих знакомых он дал мне политическую характеристику. Дело было так. Меня пригласили в редакцию его газеты. Он вывел меня на балкон с видом на дома и практически свободную от машин главную улицу.

— Все это мы построили благодаря революции, — гордо заметил он.

— Вы были в Осло вместе с вашим тестем. Вам понравилась улица Карл-Юхансгате? — спросил я.

Он признался, что очень.

— А ведь мы не устраивали никакой революции.

Он рассмеялся и повернулся к коллегам.

— Хейердал — неисправимый социал-демократ, — пояснил он.

Лед в отношениях между Востоком и Западом еще не растаял в те дни, когда я впервые побывал в Азербайджане и встретился с главой республики Гейдаром Алиевым, одним из членов Верховного Совета СССР, не принадлежащих к русской национальности. До этого я целую неделю ездил по республике в обществе президента местной Академии наук, Хасана Алиева, не подозревая о том, что они родные братья. Хасан Алиев пригласил меня в Азербайджан, чтобы показать мне самые древние датируемые наскальные изображения кораблей в мире. В нескольких километрах к югу от Баку Каспийское море отступило от своих берегов, и остатки старинных приморских поселений оказались на суше. Поскольку развалины поселений находились выше барельефов кораблей, стало возможным определить возраст изображений с помощью метода углеродного анализа. Некоторые были высечены в скалах более пяти тысяч лет назад, и они очень напоминали древнейшие египетские рисунки тростниковых судов, встречающиеся на берегах Красного моря. В довершение сходства, и у тех, и у других на носу красовался символ солнца. Менее древние изображения в точности напоминали старинные корабли викингов. Мореплаватели жили в этих краях с незапамятных времен.

За время поездок с Хасаном Алиевым я узнал и полюбил людей и природу этого замечательного края. Уже тогда, в шестидесятых годах, Хасан считался самым активным защитником окружающей среды во всем Восточном блоке. Единственное, что порой наводило меня на мысль о его высоких связях, было то, что всякий раз, заметив дым заводских труб на горизонте, он доставал блокнот и делал там заметки. «Если не удастся уменьшить ущерб, наносимый природе заводом, — пояснял он, — то придется закрыть завод». Здесь же я узнал, что мы, представители западной цивилизации, не всегда были образцом для подражания. Не кто иной, как Альфред Нобель был одним из пионеров нефтедобычи в Азербайджане, и после него огромные пространства плодородной земли превратились в черную изуродованную пустыню.

В день моего отъезда Хасан осторожно поинтересовался, не возражаю ли я против встречи с его братом. Я почувствовал, что здесь что-то кроется, и мои подозрения получили подтверждение, когда мы оказались в президентском дворце. Встреча носила очень официальный характер, без малейших отклонений от правил этикета. И президент, и я вошли в огромный зал из расположенных в противоположных концах зала дверей и пожали друг другу руки точно посередине. Затем мы одновременно уселись по разные стороны длинного стола. С его стороны сидели политики, с моей — ученые.

После множества речей и тостов, когда количество пустых бутылок на столе многократно возросло, первоначальный порядок нарушился, и скоро уже было невозможно разобрать, где ученый, а где профессиональный коммунист. Для меня, выросшего в консервативной западной семье, где на коммунистов смотрели как на существ с другой планеты, было удивительно и даже страшно обмениваться рукопожатиями с настоящим коммунистическим вождем, сидеть за его столом и разговаривать с ним как с обычным человеком. На самом деле он произвел на меня очень благоприятное впечатление. Он и выглядел, и говорил как настоящий лидер.