Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

31 октября Вейсман доносил Румянцеву об успешном завершении всей экспедиции, в итоге которой было убито 800 турок и взято в плен 123, захвачено 170 пушек и мортир, 4 больших кончебас, 27 плоских шаек, 5 булав и 18 знамен, сброшено в Дунай 3 тысячи бочек пороха, множество бомб, ядер, серы, свинца и прочих боевых припасов. Все это военное снаряжение невозможно было взять с собой. После этой экспедиции перестали существовать укрепления Исакчи и Тульчи, их замки были разрушены, мечети и дома сожжены. Около 16 тысяч жителей переправлено на левый берег Дуная. Убыток, нанесенный неприятелю, по заявлению Вейсмана, превосходил 4 миллиона рублей.

Румянцев вместе со своей походной канцелярией 31 октября вернулся в Яссы.

Кампания завершилась успешно. Бегство великого визиря с деморализованной армией из Бабадага – лучшее тому свидетельство.

Жизнь в Яссах постепенно налаживалась. Начались празднества, балы… Генералы и офицеры уехали в свои деревни, в Москву, Петербург, лечиться на воды. А фельдмаршал Румянцев снова вынужден был оставаться при армии.

В конце октября отбыл в Петербург верный его помощник генерал Ступишин с письмом Панину, в котором Румянцев подводил итоги кампании текущего года. «…При благодати вседарствующего Бога, поразили войска, мне вверенные, и визиря, и все силы турецкие, на расстоянии, простирающемся до 400 верст на здешнем и супротивном берегу Дуная. Горело у нас чрез дней три неутолимо военное пламя, и в одни часы на разные места, столь между собою отдаленные, ведены были атаки, и потому слух одной победы, встречался с другою, приводит турков зреть свою опаснейшую погибель. Все крепости от Тульчи, даже за Гирсов, взяты, все их лагери, все их припасы и всю многочисленную артиллерию отбили и перевезли на свой берег, кроме ненужного, и чего перевезть было неудобно, то предали огню, равно как и все укрепления, служившие к укреплению ноги неприятелю, до основания разрушены чрез пороховые подрывы; напоследок, последствием сего, и крепость Журжевскую выручили мы дешевою с нашей, но не дешевою с неприятельской стороны ценою. Славный Мусун-оглы весь свой лагерь и экипаж потерял, и крепость нам досталась с полными артиллерийскими и съестными припасами. Подробнее рассказать все сии успехи предоставляю подателю сего, г. генерал-майору Ступишину…»

А через месяц после этого Румянцев отправил Вейсмана с письмом Екатерине II, где говорилось: «Всемилостивейшая Государыня! Генерал-майор фон Вейсман искал щастия повергнуть себя к освященным стопам Вашего Императорского Величества и поднести обстоятельный план действий, им произведенных за Дунаем… Он сколь храбрый и искусный генерал, так человек усердный и готовый всегда на службу Вашего Императорского Величества…»

И сколько таких писем написал в эти дни фельдмаршал Румянцев, рекомендуя обратить внимание на того или иного его сподвижника. Писал матери, сестрам, супруге. Делился своими планами, замыслами, надеждами, мечтал о мире, которого наверняка теперь запросят турки.

В эти дни Румянцев получил рескрипт и собственноручное письмо Екатерины II, в котором она рекомендовала употребить «всевозможные и деятельнейшие способы… у нашего неприятеля, не компрометируя, однако, себя, чтоб его как-нибудь склонить и довести до того, чтоб с вами вступили в переговоры о мире».

В прошлом году, после Кагульской баталии, Румянцев писал визирю. Так что опыт дипломатической переписки у него уже имелся. Конечно, он напишет письмо, может, не такое сухое, как там было подготовлено в Петербурге. У него есть тут замечательные помощники, умеющие писать красочные письма. Но опять-таки неясно, какие условия предъявлять при этих переговорах. Он понимает, что условия мирного договора вырабатываются в ходе переговоров, но все-таки какие-то предварительные наметки должны уже быть сейчас… А их нет! И снова он будет ходить как в тумане. Видны лишь контуры предмета, а вся суть, красочность его расплываются, ускользают от взгляда… Ничего определенного не скажут, а сами ждут положительного итога. Вот так же получилось со строительством Дунайской флотилии. Кому непонятно, что это необходимое и важное дело! А как оно было поставлено практически? Прислали от Адмиралтейства капитана флота Нагаткина, который вроде бы ретиво взялся за дело, а потом искренне и не обинуясь признался, что он сам несведущ в части построения судов и не способен распоряжаться строительством судов. А потом вообще свалился в тяжелой болезни, и никто не смог его заменить, теперь же подал челобитную об отставке. И разве он, фельдмаршал Румянцев, чистосердечно не изъяснялся пред ее императорским величеством, что ему тоже отнюдь не знакомы дела вооружения морского? Так не вняли его просьбе и не освободили его от этих дел. А если уж Петербург считает, что надобно и здесь производить строение, в таком случае пусть определят человека, знающего все части ремесла морского, который бы своим появлением снял бы с него заботы совсем неизвестных ему дел… Вот так и всегда… То мысли вертелись вокруг высоких масштабных дел, то вокруг совсем ненужного ему дела. Мелкие дела всегда имеют способность заслонять великие. Сколько уж раз было говорено, чтобы обращались к своим непосредственным начальникам! Нет, всем нужна резолюция самого фельдмаршала, а потому и в отпуск не пускают… Столько дел накапливается за день, что и ночью приходится работать.

7 декабря 1771 года Румянцев, умоляя освободить его от забот о строительстве Дунайской флотилии, писал Екатерине II: «…На сие ожидаю Всемилостивейшего повеления…»

Эта мольба была услышана в Петербурге, и вскоре в Яссы прибыл адмирал Нольс, которому были переданы все дела капитана Нагаткина, и Румянцеву оставалось лишь «удовлетворять его требованиям, отдав теперь всех офицеров флота с их командами в его ведомство и суда, которые он найдет годными к морскому плаванию».

Не успел избавиться от одного, как новые заботы захлестнули фельдмаршала.

Шла весна 1772 года.

Румянцев проснулся и потянулся, пораженный мгновенно наступившей тишиной. Только что он явственно слышал ржание коней, топот ног, выстрелы и крики, ощущал горьковатый дым лагерных костров и запахи немудреной солдатской пищи…

И все это исчезло так же внезапно, как и возникло… Значит, это ему приснилось?

Что ж, не так уж плохо оказаться после стольких дней лагерной жизни снова в мягкой постели, под роскошным шелковым одеялом. Вот стоит ему сейчас дернуть за шнурок, как в дверях появится камердинер с готовой одеждой… Но рука, уже готовая дернуть этот волшебный шнурок, замедлила свое движение и упала на одеяло. К чему спешить с утренним туалетом, кажется, ему некуда торопиться? Дела все сделаны еще вчера, отправлены письма, отданы распоряжения по управлению Молдавией и Валахией… Но разве можно сказать, что все дела сделаны? Нет! Постоянно возникают новые и новые, столь же неотложные и важные.