Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

Он понимает, что для своей же пользы нельзя быть докучливым, нельзя быть строптивым, нельзя иметь по каждому военному и политическому событию свое собственное мнение, которое порой резко отличается от указов и наставлений, идущих из Петербурга. Но что он с собой мог поделать?.. Может, и в самом деле он излишне наскучивает его сиятельству, столь «частыми объяснениями и размышлениями», которые могут и не совпадать «с прямым дел состоянием»?

Одним из первых в России Румянцев разглядел двурушническую позицию австрийского и прусского послов в Константинополе, которым поручено было своими правительствами оказывать добрые услуги России при заключении мирного договора с Турцией. Но Зегелин и особенно Тугут своими действиями и поступками внушали серьезные подозрения в их искренности. Вот почему и Румянцев писал Панину: «Знаю, мой милостивый граф, сколь чувствительно должно быть Вашему сиятельству, когда, вместо пособия и облегчения, от добрых услуг ожидаемого, новые и вящие только затруднения умножаются. Боже, пособи Вам преодолеть их и успеть наисчастливейшим образом в устроении пользы Отечества и удержании равновесия посреди недоброжелательств и препятствий!»

А сколько самому Румянцеву еще предстоит преодолеть препятствий и недоброжелательств! Вот опять сейчас начнутся указы и наставления, а у него как на грех сил уж почти не осталось…

Тихо, спокойно в кабинете. Все думают, что фельдмаршал спит, а потому и никто не беспокоит его. А то даже больному покоя нет…

Румянцев взял перо, белый лист бумаги и вывел: «Марта 27-го дня 1773 года. Милостивый государь мой, Алексей Михайлович! Два почтеннейшия Ваши от 23-го сего течения с приложениями я имел честь получить и приношу мою благодарность за доставление письма моего рейс-эфенди. В ответ на письмо визирское, заключающее в себе ратификацию конвенции, между Вашим Превосходительством и Полномочным Оттоманским заключенной, я посылаю тут в равной силе мое, в котором старался я держаться мыслей Ваших, в постскрипте Вашем преднаписанных, прося Вас все прилежно доставать оное, а ежели что-либо находите несходственное, мне возвратить, подав Ваши в том дружеския наставления…»

Отложив перо, Румянцев бессильно опустил руки. «Нет сил, потом продиктую писарю, – сокрушенно подумал Румянцев. – Сколько уж дней ощущаю я болезненные припадки! И раньше они бывали, но не такие мучительные. Сколько уж дней почти не вылезаю из постели…»

В дверь постучали. Фельдмаршал недовольно повернулся на стук, но при виде входящего сына Михаила лицо его разгладилось, глаза ласково засветились.

– Вот уж не ждал, – начал было вставать фельдмаршал Румянцев, но сын легко преодолел расстояние от двери до кресла и крепко обнял отца. – Какими судьбами оказался здесь в такую непогоду?

– Да ведь, батюшка, скоро начнутся, глядишь, бои, так и не увидимся. И Григорий Александрович Потемкин разрешил мне навестить тебя. Твой старик, говорит, заболел, поди съезди к нему. Не ровен час, долго его не увидишь.

И столько неподдельной радости было в его словах, такой отвагой и решимостью дышало его лицо и вся его статная, сильная фигура, что отец невольно залюбовался им. «Вот уже стариком величают, а старику-то всего лишь сорок восемь лет. И как еще он хочет пожить на белом свете, половить мирно рыбки в собственном озере или пруду, на худой конец, понянчить внуков…» – промелькнуло в голове у Румянцева.

– Да ты садись, устал, поди, с дороги-то. – Румянцев позвонил в колокольчик и вошедшего камердинера попросил принести чаю и «что-нибудь покрепче».

– Батюшка, вовсе я не устал. Лучше скажи, когда выступать? Ведь перемирие-то закончилось! – В каждом слове молодого подполковника чуялось нетерпение, желание поскорее броситься в гущу неприятеля и сражаться, сражаться, как это было в октябре прошлого года под Бухарестом, где Михаил Румянцев получил боевое крещение.

– А тебе еще не надоело воевать-то? Как чувствуют себя в дивизии?

– Ждут не дождутся конца перемирия. Все рвутся в бой, батюшка, это уж точно.

– Скорее всего, рвутся в бой такие вот юнцы, как ты. А вот мне так хочется мира, тишины, покоя. Надоело мокнуть под дождем, кости разламываются от боли.

– Нет, батюшка, рвутся не только такие, как я, но и такие, как генерал Потемкин.

– Ну, а этот хочет отличия по другим соображениям. Хочется ему быть на виду, авось заметят и позовут в Петербург.

– Как вы себя чувствуете, батюшка? И матушка в своих письмах о том все время спрашивает.

– Не знаю, что уж говорить о здоровье… Век ли уже мой достигнул той степени, с которой неразрывно сопряжены ослабление и болезни? Не знаю… До сих пор как лучшее средство к поправлению здоровья я употреблял движение. Теперь вот ощущаю, что и оно не помогает. Ну да что там про болезни-то говорить! Доживешь до моих лет, сам поймешь, как чувствуют себя в моем возрасте люди, которые все свое усердие и рвение отдают службе своему Отечеству и престолу.

Молодой Румянцев слушал отца и переживал за него. Но все время думал о том, что Потемкин послал его сюда не только для того, чтобы проведать отца, что вполне естественно, но, главным образом, чтобы узнать, когда армия будет выступать к Дунаю и что предстоит ей свершить в летнюю кампанию. 1772 год – год мирных переговоров – он считал потерянным для себя, потому что негде было отличиться, а тут снова начинаются бои, снова можно блеснуть отвагой.

– Батюшка, а чем все-таки закончились переговоры? До нас дошли какие-то смутные слухи, что будто бы турки хотели остаться в Бухаресте и продолжать вести переговоры в то время, как перемирие закончится и начнутся военные действия… Можно ли сие?

– Скажу тебе по секрету, что там, в Бухаресте, сложилась очень трудная обстановка. Представляешь, срок перемирия кончается, а нам ничего не известно. Послали к султану ультиматные требования, а от него никакого ответа. Турецкий же посол продолжал оставаться в Бухаресте. Но если посол в Бухаресте, то, выходит, турецкие курьеры имеют право проезжать по нашей территории и попутно примечать все, что потребуется для будущих военных действий. Я решительно не мог с этим согласиться… Представляешь, в каком положении мы оказались, если б турецкий посол не захотел выехать по истечении срока перемирия? Обрезков спрашивает меня, что делать; я тоже нахожусь в полном недоразумении. Ты знаешь, конечно, что город стал главной нашей опорной базой. И пребывание в нем неприятеля во время войны недопустимо.

– Да, батюшка, в позапрошлом году турки за несколько переходов преодолели расстояние от своих крепостей до Бухареста, – вспомнил Михаил Румянцев год своего боевого крещения.