Виктор Петелин - Фельдмаршал Румянцев

– Понимаешь, чувствую от частых припадков слабость и оскудение в силах. Так и написал императрице: дескать, не могу больше полагаться на свое собственное разумение и способности, а посему представил на ее решение свои скромные мысли относительно того, что Петербург мне предлагает на сию кампанию. Сам посуди, армия расположена по одному Дунаю на семистах пятидесяти верстах. Всем войскам предписано оберегать завоеванные земли, соблюдать необходимую здесь и в Польше внутреннюю тишину и спокойствие, поддерживать беспрерывное сообщение между отдельными корпусами и дивизиями. Уж не говорю о том, что армии должным образом нужно встретить неприятеля, если он покусится на наш берег.

Румянцев говорил, преодолевая боль, разрывавшую все его тело.

– Вот посмотри на карту, – продолжал фельдмаршал свой наглядный урок по военному искусству. – На той стороне Дуная – сильная крепость Шумла, где сосредоточил свои главные силы верховный визирь. Его предлагает разбить мне императрица. Но Шумла, обрати внимание, превосходно защищена придунайскими крепостями, такими, как Рущук, Туртукай, Силистрия, хорошо укрепленными и снабженными большою артиллериею. При этом в одной Силистрии, как утверждает в своем рапорте генерал Потемкин, около восьми тысяч неприятельского войска. На пушки в лоб не пойдешь, сам понимаешь. Значит, нам нужно совершить большие обходы. Может, ударить сначала на Туртукай, что выше Силистрии? А может, снова ударить на Гуробалы, о которых ты уже рассказывал? Но в любом случае не думаю, чтобы сие предприятие имело желаемое действие на стан верховного визиря. Как только мы перейдем Дунай, верховный визирь, если он в малых силах, скрывается в горах до нашего прихода. А ежели его войска довольно сильны, идет на помощь этим городам, чтобы овладение ими оплатили мы дорогой кровью. А при случае он вновь спокойно удалится в свои горы, где каждый проход ему известен. Мы же можем найти там погибель.

Так что при самом лучшем исходе нашего поиска мы не можем удержаться на той стороне. Но изнурим людей и, пролив немало крови, вынуждены будем возвратиться на наш берег. Может произойти и крайнее: мы потерпим неудачу. И такое нужно предвидеть, ведь мы не знаем, какие силы ждут нас там, за Дунаем… При атаке сих крепких городов неизбежны большие наши потери, турки люто обороняются, это уж мы неоднократно испытали, вспомним хотя бы Вендоры, Килию, Хотин, Тульчу, Исакчу… Но это одна сторона картины. А вот посмотри другую… Видишь: вверху течения Дуная есть мощная крепость Виддин, чуть ниже – Никополь, Турно… Кто может поручиться, что отсюда и при самом открытии кампании не могут произойти важнейшие следствия? Неприятель атакует нас от Виддина, Никополя и Турно во фланг и тыл, быстро проходит это расстояние до Бухареста, занимает и Журжу, пока мы сражаемся на той стороне Дуная… Вот почему я не могу ослаблять корпус генерала Текелли в банате Крайовском, он сдерживает неприятеля. Беда в том, что сей корпус, конечно, слаб, чтобы действовать самостоятельно и противостоять сильному неприятелю. Поэтому придется его придвинуть ближе к Бухаресту, перевесть на сию сторону Ольты, для закрытия Валахии и наблюдения в ней тишины…

– Неужто нужен целый корпус для наблюдения тишины в Валахии? – спросил недоуменно Михаил Румянцев. – Ведь жители были так хорошо к нам настроены, были так приветливы, добры, гостеприимны.

– Часто бывает, сын мой, что мир меняется, порой и мы бываем тому виною. Ждем одного, а получаем другое. Так в жизни часто бывает… Вот послушай, что со мною не так давно призошло… Получил я от его величества короля прусского его портрет, усыпанный бриллиантами. Ну, в бриллиантах, сам понимаешь, я не очень-то разбираюсь, но возник закономерный вопрос, могу ли я принять его. Случившийся тут Григорий Александрович Потемкин заверил меня, что я принять могу сей портрет, не испрашивая высочайшего на то позволения. А он вроде бы в дворских этикетах знает толк. Но я засомневался и послал с майором Тиром, отбывавшим в Петербург, письмо к графу Панину с этим вопросом. И что же потом я узнал? Думал, что майор Тир быстро прибудет в Петербург, а на самом деле он оказался в карантине, а оттуда, как ты знаешь, скоро не выходят. Вот и получается так, что ждешь одного, а получаешь другое. Так и в этом случае, конечно более сложном… Жители Молдавии и Валахии встретили нас действительно хорошо. Еще и в октябре, когда открылся в Бухаресте конгресс, нашего посла Обрезкова встречали с радостью и любопытством, целый час его карета пробиралась сквозь многочисленный, всякого звания, люд, при непрестанном колокольном звоне и игрании на разных инструментах, а как только наступила темнота, то несли перед каретой факелы. Но вот прошло время, и мы снова в беспокойстве, не знаем, как поведут себя валахи. За это время турки им многое наобещали. Одновременно с этим наша сторона предложила им лишь одно: как только по мирной договоренности мы покинем их княжества, то они могут с нами же покинуть их земли, отходящие к туркам.

– Как можно покидать родные места?! – воскликнул Михаил Румянцев.

– Вот так! При этом мне ничего не сказано, куда и в какое место таковое переселение назначается. Почему и я не нахожу себя в состоянии отвечать на делаемые мне о том вопросы. Сам понимаешь, слухи быстро разлетаются, их не соберешь в коробочку и не закроешь на замок, вот и приходится мне снова и снова краснеть за чиновный Петербург, где возникают несуразные мысли, за которые никто не отвечает…

– А что предстоит нашему корпусу, ваше сиятельство? – переменил разговор молодой Румянцев.

– Корпусу предстоят большие дела…

– Батюшка, да у нас ведь не больше трех тысяч наберется. Какие уж тут большие…

– Потемкин не один будет действовать. Ваш корпус стоит как раз против Шумлы, против визирского стана. Рядом с вами будет команда генерал-поручика графа Салтыкова. А барону Вейсману прикажу от Измаила сделать диверсию на Базарджик, где Абда-паша квартирует, дабы он не подал Шумле усиления. Вот такой план. Все наши силы будут выполнять одну задачу, взаимодействовать между собой, а неприятеля разделять и поодиночке разбивать.

Михаил Румянцев испытывал чувства, которые до сих пор ему никогда еще не приходилось переживать: первый раз отец так подробно рассказывал ему о своих планах, доверял ему военную тайну…

– Но дело не в этом, не в отдельных поисках против неприятеля. Мы должны ударить по Шумле всей армией. А это уже совсем другое дело… Ты посмотри, как расположены главные силы армии: главный ее корпус под моим непосредственным командованием – в центре, а по бокам расположены другие корпуса и дивизии. Только такое расположение дает возможность удерживать неприятеля на том берегу, уничтожать все его замыслы и твердо пребывать здесь, в Яссах, Бухаресте, Измаиле. Вот предлагают мне со всей армией перейти Дунай и нанести удар по главной армии визиря. Как я могу поспеть к Силистрии или Рущуку, если не могу без большого осмотрения перейти даже Яломицу: а вдруг турки уже перешли в больших силах и ждут там меня? Так что уж говорить о переходе через Дунай, это дело серьезное, тут нужно все обдумать за всех. Вот сложил бы ежечасные попечения об общих делах на другого, взял бы отдельный корпус и пошел бы на поиски визиря… Если б ты знал, Миша, как разорены здешние и польские жители. Можно бы их взять всех на услугу, как это бывало в прежние войны, но нет у меня достаточных сил, чтобы взять их из домов, особливо из гор понудить, могут разбежаться в пути. А с другой стороны, опасаюсь, что они за это время так озлобились, что могут против нас затеять какие-либо неприязненные действия. В посольских донесениях говорится, что некоторые валахи если не прямо питают приверженность к нашему неприятелю, то, по крайней мере, турки внушили им страх за время беспрепятственного с ними сообщения и внушения о скором возвращении их под турецкое иго. И конечно, многие заколебались, нет уже в них прежнего к нам усердия и единомыслия с нами…