Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

– Нет, папа, ты не справедлив, – возразил Андрей. – Мы тоже читали и помним там другие слова: «Музыка эта прозрачна, как горный ключ, очень красива для уха. Она сплошь состоит из очаровательных деталей и тонких форм, местами бесподобно расцвеченных звуковыми красками», а в одной статье прямо говорилось, что опера прекрасна, наиболее народная из всех опер Корсакова, одна из лучших и крупнейших твоих опер. Так что…

– Так что нам давно пора в отель, а главное – пора собираться в Россию, хочется летом пожить в нашем Любенске, только там я почувствую себя способным к новой работе над моим славным «Петушком». Как хорошо, что мы купили это именьице, не надо больше думать о приискании дачи, да и никакая наемная дача не пойдет в сравнение с собственным углом.

Шаляпин до дверей кафе проводил славную и благородную семью Римских-Корсаковых. Вернулся за столик и задумался. Выпил вина, налил еще.

– Ты все поняла, Маша? Нельзя тебе ехать со мной в Америку. Видишь, что там происходит… Горького чуть ли не освистали за то, что приехал с Марией Федоровной, не обвенчанной с ним, а ведь они с Екатериной Павловной разошлись по-хорошему. Вот и Александр Николаевич Скрябин не венчан с Татьяной Федоровной, хоть у них уж дочка, как говорят, родилась, а все не признают их брак законным… Ну да ладно, посмотрим… Много раз я бывал на Загородном проспекте у Римских-Корсаковых, квартира скромная, маленькая гостиная, немного стульев и большой рояль. В столовой – узкий стол. А народу бывает у него много… Сидим, бывало, как шашлык на вертеле, прижмемся друг к другу, плечо к плечу, как кусочек к кусочку, тесновато, но уж очень интересно: то говорим, то поем. Хоть и говорил Николай Андреевич, что Мусоргский в конце жизни скатился на дно, но все же хоть одним глазком взглянуть бы на него – как мог человек создать такую оперу… А ведь он и не думал, что его музыкой заинтересуется Европа, в Америке будут его исполнять. Говорили мне, что он писал потому, что не мог не писать. Писал всегда, повсюду. В петербургском кабачке «Малый Ярославец», что на Морской, один в отдельном кабинете пьет водку и пишет музыку. На салфетках, на счетах, на засаленных бумажках… «Тряпичником» прозвали его, все подбирал, что было музыкой. Тряпичник понимающий. Окурок, и тот у него с ароматом…

– А как ты сыграл Бориса, – мечтательно заговорила Мария Валентиновна. – Я не раз видела тебя в этой роли, но в концертном исполнении впервые. Сначала чудно было… Ты во фраке исполняешь роль Бориса, конечно, прекрасно исполняешь, как всегда, но уж очень непривычно было смотреть на сцену и на тебя, когда ты вдруг повернулся к сцене спиной и отрешенно скользнул взглядом по сцене. В мертвой тишине всем почудилось, что все мы в душном тереме, какая-то нечеловеческая сила терзала тебя, ты весь словно напружинился, откидываешься назад, пальцы твоих рук что-то вытворяют безумное: «Что это?., там в углу… Колышется… растет… близится… дрожит и стонет!» И столько правды было в твоих словах, что все стали привставать и смотреть в угол сцены: действительно, что ж там дрожит и стонет… И я вместе со всеми привставала и смотрела, испытывая какой-то мистический ужас… «Чур, чур! Не я твой лиходей…» Кошмар какой-то… Послушаешь тебя, а потом не заснешь всю ночь… Ох, Федор Иванович, приворожил ты меня, теперь не отстану я от тебя, буду за тобой ездить, как вот Татьяна Федоровна Шлецер за Скрябиным или как Мария Федоровна Андреева за Горьким. А что? Я богатая и независимая, денег мне от тебя не надо. Присушил ты меня, Федор…

Федор Иванович слушал этот монолог красивой и богатой и широко улыбался. Ревнивая Иола Игнатьевна далеко, в Москве, Париж – славный город, простит ему некоторые вольности в поведении, авось все обойдется и все простится ему, ставшему баловнем судьбы.

Александр Бенуа, вспоминая эти майские дни 1907 года, «неистового» Дягилева, занимавшего «две большие комнаты во двор» в отеле «Мирабо» на улице Мира, писал: «…В том же номере однажды – около полуночи – Федор Иванович неожиданно предстал перед нами таким, как Бог его создал, спустившись по служебной лестнице из своего номера над дягилевским. Было убийственно жарко, и это отчасти оправдывало столь странный, чтоб не сказать дикий поступок; к тому же артист (тогда еще невеликий, но сколь чудесный) был сильно навеселе, что случалось с ним нередко. Впрочем, как раз тогда же он не выходил из крайне возбужденного состояния, ибо протекал бурный период его романа с той, которая стала затем его верной супругой и спутницей жизни. А что касается до тех «сурдинных пропевов», о которых я только что упомянул (А. Бенуа упоминал репетиции Шаляпина у рояля в комнате Дягилева. – В.П.), то слушание их принадлежит к самому восхитительному, что я когда-либо испытывал в области музыки. Именно их интимный характер обвораживал. Как-то особенно пленяла музыкальность натуры Федора. Он выявлял самую суть того, что пел, причем было ясно, что он и сам глубоко этим наслаждался. Помню, как он в один из таких «сурдинных пропевов» доказывал, что опера «Моцарт и Сальери» Римского вовсе не «скучная опера», а содержит в себе удивительный пафос. Ему очень хотелось, чтобы Дягилев когда-нибудь поставил эту двухактную оперу, и он действительно убедил Сережу и меня, что это стоит, но именно с ним…»

После Парижа нужно было и отдохнуть, укрепить свое здоровье, подорванное бурными гастролями в Монте-Карло, Берлине и Париже. Больше месяца Шаляпин провел в курортном местечке Сальсомаджоре в Италии. Потом поехал в Москву за семьей. И тут несколько задержался. 28 июля он писал С.И. Зимину: «…К сожалению, должен отказаться, дорогой Сергей Иванович, от милого Вашего приглашения, так как у меня серьезно нездорова супруга и я вынужден сидеть дома…» А уж 30 июля написал письмо Леониду Собинову из Аляссио, куда он прибыл с женой и детьми: «…Получил твое письмо и огорчился, что ты в Милане, а меня там нет. С удовольствием повидался бы с тобой. Завтра уезжаю на Капри к Алексею Максимовичу, пробуду там дён восемь-девять, а потом поеду к Гинсбургу, а там еду в Питер.

Насчет Саличе (Сальсомаджоре. – В.П.) могу тебе сказать следующее: ежели ты туда едешь лечиться серьезно, то скучать тебе придется немного, так как лечение занимает почти весь день, а коли ты любишь пошляться пешком, как это делал я, то и совсем будет великолепно. Там есть чудесные прогулки. Это прекрасно действует на состояние духа. Воздух там чудесный, очень сухо и тепло. Останавливайся в «Гранд-отеле» и приторгуйся с ними хорошенько.

Они с меня содрали 14 фр. за пансион без вина, а ты попробуй заплатить 14 фр. с вином и елеем.

От Милана езды туда всего полтора часа. Доктора там чудесные. Лично я рекомендую тебе профессора Николаи, весьма хороший доктор… Про себя скажу – чувствую себя хорошо, и если буду чувствовать так и вперед, то буду очень счастлив. Купаюсь кажинный день два раза и загорел под старую бронзу. Очень радуюсь за твою поездку в Мадрид, от души желаю тебе успеха. Если будет минута, черкни мне, как встретишься с Гатти Казацци и к чему придете. Я с ним говорил, и он мне сказал, что против того, чтобы ты пел в Скала, он ничего не имеет, но что сейчас ничего не может сказать окончательно. Иола благодарит и кланяется тебе. Твой Федор».