Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

В эти дни пребывания на Капри Шаляпин почувствовал, что Горький заметно охладел к Леониду Андрееву, и дело не в том, что Андреев часто напивался и скандалил… Резкий поворот в общественно-политической жизни существенно повлиял на душевное и писательское состояние Леонида Николаевича, который все это время был мрачен, молчалив, а когда заговаривал с Горьким, то больше всего говорил о тщете всего земного и о ничтожестве человека, говорил о покойниках, кладбищах, о зубной боли, о бестактности социалистов, о своем безверии что-либо изменить в жизни России. Горький еще тогда высказал сомнение в его дружеских к себе чувствах, уж очень круто менялся характер Леонида Андреева. И Шаляпин в этом убедился, встретив его как-то в Питере… Конечно, Андреев был слегка выпивши, а потому и откровенен был с ним… Ведь правильно люди говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. А все, что сказал тогда Андреев, не понравилось Шаляпину. И раньше было заметно, что Андреев до крайности самолюбив и заносчив, но в этот раз по всему чувствовалась этакая «мания грандиоза». Ни с того ни с сего заявил, что он снимает посвящение Шаляпину при переиздании повести «Жизнь Василия Фивейского». Это показалось Шаляпину мелко и недостойно Андреева, но не будешь же переубеждать автора… И Шаляпину было очень больно от этой недружественной выходки некогда полюбившегося человека. Ну что ж, рвутся связи, меняются симпатии. Это вполне естественно, ведь жизнь человеческая капризна и неостановима в своих зигзагах и движениях. Пожалуй, лишь только с Горьким отношения ничуть не изменились, стали даже еще крепче и дружественнее. Летом, после своего возвращения из Капри в Аляссио, Федор Иванович написал письмо Горькому, в котором – в какой уж раз – признался в глубокой к нему любви и уважении… И действительно, какое-то время не находил себе места, сразу стало скучно, как будто бы кто-то вышиб ему дух, а ведь в Аляссио его встретила Иола и его славные ребятишки, он был рад этой встрече и счастлив, а вот все-таки тосковал по умным и тонким разговорам с Горьким и Марией Федоровной. Повезло Горькому, она и переводчица, она и готовить умеет, она и печатает на машинке его сочинения, пишет письма издателям.

В то время очень много было разговоров в прессе о том, что талант Горького падает, а все потому, что увлекается политикой, связал себя с социал-демократическим движением. Этими разговорами был явно обеспокоен Алексей Максимович, только что написавший новую повесть «Шпион, или Жизнь ненужного человека», название новой вещи еще не устоялось в сознании автора. Эта повесть понравилась Шаляпину. По словам Горького, ему хотелось разоблачить тех, кто охраняет покой власть имущих, рассказать об агентуре «охранки», о ее продажности, предательстве, развращенности и преступности. Жалкая фигура Евсея Климкова, ее полная моральная деградация, духовная нищета и физическое бессилие – логическое завершение этой презренной личности, покончившей самоубийством. Горький говорил, что эту повесть он написал по рассказу самого «ненужного человека», служившего в одном охранном отделении, и автобиографической записке его товарища. Горький, по его словам, хотел раскрыть психологию шпиона, «обычную психологию запуганного, живущего страхом русского человека». Нет, «Шпион» – это великолепное сочное произведение, чего не сказал бы он, Шаляпин, о «Матери». Горький опасался, что повесть длинная, скучная, нет, вовсе не длинная и не скучная…

Шаляпин выходил на палубу. Атлантический океан казался бесконечным. Пароход беспрестанно двигался. Каждый был занят своим делом. Праздная толпа пассажиров сновала по палубе, Шаляпин вежливо раскланивался чуть ли не с каждым, успев познакомиться то ли за картами, то ли в буфете, то ли просто в пустых разговорах, которые так естественно возникают в столь ограниченном пространстве. Прогуливаясь, Шаляпин размышлял: легче всего убить время, предавшись воспоминаниям. Это и сокращает путь, и не так уж скучно. Уходил в каюту, незаметно погружался в дрему. Почему-то в эти дни ему снились только чудесные сны, потом от внезапного толчка просыпался, приходил в себя и снова погружался в размышления… Он не был в России почти семь месяцев, многое изменилось в родной стороне, от прежнего революционного подъема не осталось вроде бы и следа, по крайней мере, внешние шрамы, оставленные на улицах после баррикадных боев, зашпаклевали, но внутренние баталии продолжались… Продолжались споры в Думе, в светских салонах, в редакциях, в театральных курительных, на профессиональных собраниях… Так после бури опасные волны долго еще ходят по морю. И даже тогда, когда наступает затишье, мертвая зыбь покрывает море, кормчий должен быть особенно осторожен, осмотрителен. Революционная буря вроде бы утихла, но волны революции все еще опасны. Все громче раздавались голоса в прессе, призывавшие к смирению и послушанию, к развитию «нормального капитализма», без крови и страданий, раздавались голоса в пользу «нормального прогресса». За полгода отсутствия в России происходили коренные перемены. Во всяком случае, не было такого восторженного отношения к революционным призывам все переделать и все поделить. Но все были согласны с тем, что сейчас невозможно повернуть колею государственной машины вспять, к прежним формам бюрократического правления, ибо ненависть к этому чиновничьему строю управления была всеобщей и болезненной. Все чаще Столыпина называли Бонапартом, российским Бисмарком, готовящим «революцию сверху» для того, чтобы окончательно уничтожить даже малейшую возможность «революции снизу». Все эти перемены и наступление правых объясняли «критическим положением страны». Формировался и новый представительный строй в России. И несмотря на эти перемены, в правительственных кругах решено было «искоренять элементы, которые нарушают правильное течение государственной жизни».

Незадолго до приезда Шаляпина в Россию казнили тех, кто принимал участие в покушении на Столыпина, генерала Мина, петербургского градоначальника фон дер Лауница, главного военного прокурора генерала Павлова… Шаляпину рассказывали, что Николай Второй особенно был раздосадован убийством последнего и на донесении о гибели Павлова написал: «Трудно заменимая потеря честного и стойкого человека». И вспоминая события 1906-го, унесшие много жизней крупных чиновников и генералов от рук боевиков, Николай Второй сказал Столыпину: «А ведь министерство внутренних дел, Петр Аркадьевич, работает из рук вон плохо. Высших сановников империи революционеры щелкают как куропаток». – «Ваше величество, в этом нет ничего удивительного, идет гражданская война, которая пока что в стране полностью не закончена!»