Виктор Петелин - Жизнь Шаляпина. Триумф

15 ноября 1907 года Шаляпин из Нью-Йорка писал Горькому: «…Итак, шесть дней прошло, а мне уже, немного хотя, но надоело быть здесь. Души тут ни у кого нет, а вся жизнь в услужении у доллара. Был я в концерте (симфоническом) и в театре оперы, судя по мордам, никто ничего не понимает, и все пришли, хоть и с большим интересом, однако устают, потеют, потеют от желания постичь, хорошо это или плохо. В театре имел три репетиции. На двух держался, а на третьей поругался и покричал. Слава Богу, хотя это их там обидело почти всех, но, однако, того, что мне было нужно, – я добился, и сцены мои были поставлены в смысле движения и освещения – так, как я хочу. Они, видимо, обо мне понятие имеют весьма стереотипное – «бас», вот и все. В сцене Брокена в «Мефистофеле» костюмы подпущены весьма странные, если бы я не слышал собственными ушами музыку Бойто, меня никто не убедил бы, что это оперный театр. Девицы танцуют в таких костюмах, какие употребляют самые низкопробные кафешантаны.

Бедное, бедное искусство. Если искусство можно себе представить в качестве фигуры мужского, например, пола, то здесь оно явится настолько обглоданным, что не только у него не окажется, например, икр на ногах, но даже будет обгрызена и та часть, которая делает разницу между мужчиной и женщиной. Эх, американцы, американцы! а говорили: Америка и то, и то – сволочи!!

Однако я здесь веду себя, что называется, паинькой – тише воды и ниже травы, уж и глуп-то я, и кроме пения ничем не занимаюсь, и в церковь-то хожу, и на женщин-то не смотрю, и грехи-то считаю, и то-то и это-то, словом, такие турусы на колесах подставляю, что всякий американец, как у меня побывал, так прямо молодеет лет на шестнадцать, а мне черт с ними – наплевать! Долларов надо увести отсюда больше – в этом году, может, это не удастся, но зато, если буду иметь успех… ограблю эту сволочь – лицемеров проклятых!..»

Одновременно с Шаляпиным в Америке гастролировал Энрике Карузо и другие знаменитые итальянские артисты, в «Фаусте» Шаляпин и Карузо имели большой успех.

Больше трех месяцев длились гастроли в Америке, пел в спектаклях «Мефистофель», «Фауст», «Севильский цирюльник», впервые исполнил партию Лепорелло в «Дон Жуане» Моцарта под управлением Густава Малера… 22 февраля (9 февраля по российскому календарю) Шаляпин отплыл из Америки и 29 февраля прибыл в Гавр. А 3 марта 1908 года уже выступает в «Мефистофеле» в театре «Казино» в Монте-Карло, 12 марта – впервые в роли Коллена в опере «Богема» Пуччини. И 1 апреля – в Милане в «Мефистофеле» под управлением знаменитого Артуро Тосканини.

«Для нас это был подлинный праздник, – вспоминал этот спектакль Е. Виттинг много лет спустя. – Каждая фраза, пропетая Шаляпиным, каждый его жест принимался как откровение. А когда Шаляпин исполнил арию со свистом, энтузиазм публики – очень темпераментной итальянской публики – перешел всякие границы. Люди вскакивали с мест, обнимались с совершенно незнакомыми. Успех, выпавший на долю Шаляпина, был невероятен. Много дней весь Милан говорил только об этом спектакле… После 10 или 12 спектаклей, в которых участвовал Шаляпин, Милан облетела еще одна новость: Артуро Тосканини сказал, что пока жив Шаляпин и пока он сможет петь в «Мефистофеле» Бойто, Тосканини не будет дирижировать оперой с другим Мефистофелем».

Но успешные, триумфальные гастроли в Милане неожиданно были прерваны: серьезная болезнь горла вынудила Федора Ивановича обратиться к врачам, которые не замедлили уложить его в постель. А через три недели предстояли важнейшие выступления в Париже: несколько месяцев Сергей Павлович Дягилев готовил настоящие Русские сезоны в Париже, Шаляпину в этих сезонах отводилась заглавная роль в «Борисе Годунове». Парижане запомнили выступления Шаляпина в прошлом году, ждали его… Лучшие режиссеры, художники, певцы, дирижеры были приглашены участвовать в этих выступлениях… Нет, Шаляпин не подведет,

4 мая он будет выступать…

Близился день генерального наступления. Казалось бы, все было предусмотрено, расписано до мелочей, все участники расставлены по местам, каждый знает свой маневр, но генералиссимус явно волновался, беспокойно поглядывая на дверь просторного люкса в привычном отеле «Мирабо»: Александр Бенуа, верный сподвижник задуманного грандиозного покорения Парижа, все еще не являлся, как условились накануне.

В своей победе Сергей Павлович Дягилев не сомневался. Он весь этот год не жалел сил, собирая могущественное воинство для великой цели. Он побывал повсюду, где хоть что-то могли сделать для того, чтобы взыскательные парижане приняли его любимого композитора, чтобы «Борис Годунов» с Шаляпиным в заглавной роли покорил их сердца. Не так-то просто было уговорить сильных мира сего на такой отважный шаг: ведь знали они, что ни Антону Рубинштейну, ни Чайковскому не удалось соблазнить своей музыкой капризных парижан… Но уговорил, в постановке «Бориса Годунова» были теперь заинтересованы и великие князья, и сам Николай Второй. Удалось убедить, что триумф «Бориса Годунова» может утвердить и пошатнувшийся в Европе авторитет царской власти в России, может улучшить международное положение России и способствовать получению необходимых кредитов. На карту было поставлено все, а посему и работать пришлось много, не считаясь со временем. И неужели вся эта титаническая работа может не достигнуть своей цели? Из-за разгильдяйства нерадивых помощников, не успевших вовремя что-то сшить, намалевать или хорошенько упаковать, чтобы не попортить в пути…

А ведь как восторженно он начинал эту работу… Прежде всего сам изучил старую партитуру Мусоргского и обнаружил прекрасное место, которое выбросил Римский-Корсаков при новой обработке оперы. «Куранты» необходимо было восстановить, возможно, знаменитый композитор обиделся, что не посчитались с его волей, но что ж он, Дягилев, может с собой поделать… Он твердо верит в то, что всякий вопрос нужно изучать до конца, если хочешь добиться успеха. «Всякую чашу пью до дна», – не раз говорил он друзьям, дивившимся такой тщательности, дотошности, что ли, в изучении вроде бы не обязательного для него «матерьяла». И вот не зря он изучал старую партитуру – сцена с курантами получилась превосходной… А Римский-Корсаков если и обиделся на него за самовольство, то зря, потому что он, Дягилев, был преисполнен при этом необъятного желания восстановить авторскую волю, сделал это с тонкой осмотрительностью, дабы не повредить постановке. А сколько волнений выпало на его долю при исполнении всей обстановки оперы, костюмов, декораций, бутафории. Так уж договорились, что все будет новое, с тем чтобы все это осталось в «Гранд-опера». Много разных новых мыслей возникало и в чисто «театральном», то есть режиссерском смысле, о многом хотелось поговорить с Николаем Андреевичем, всерьез обсудить множество вопросов, но чуть ли не сразу натолкнулся на глухую стену: Николай Андреевич просто не пожелал понять, что русские музыканты должны были завоевать Париж, заставить его капризных жителей наконец оценить великое достоинство наших лучших опер. В прошлом году мы чуть-чуть приготовили к этому своими историческими концертами, но не надо забывать, что даже такой нетерпимый человек, как Вагнер, перед постановкой «Тангейзера» в Париже задумался о его успехе и ввел в первое действие балет и написал новое окончание увертюры… Значит, не так уж и вредно «подделываться под французов», в чем его, Дягилева, упрекают строгие ревнители художественной целостности произведения, если его ради зрительского успеха подвергают переделкам или купюрам…