Петр Игнатов - Записки партизана

Вопросов было много. Лысенко коротко отвечал.

Начались прения. Но они грозили затянуться: высказаться хотелось всем, всем хотелось поговорить по душам в своей среде.

Наконец председатель поставил на голосование вопрос о прекращении прений.

Все понимали, что это не обычное партийное собрание: нужно было поскорее окончить его и уйти.

Сидя в темном подвале, все напряженно вслушивались в неясные звуки, долетавшие извне. Порой казалось, что выход уже окружен немцами…

Лысенко, закрывая собрание, сказал, что от темноты в подземелье, несомненно, у многих разыгралось воображение, но что все спокойно: Покатилов несколько раз проверял, нет ли опасности.

— Мне не стоит напоминать, — закончил Лысенко, — что необходимо строжайшее молчание о том, что мы были здесь на собрании, о моем отчете и о полученных директивах. Нарушение этого — прямая измена Родине и нашей партии… Давай, Покатилов, выводи всех постепенно наружу…

Это собрание сыграло большую роль в работе подпольщиков на комбинате. Люди приободрились, почувствовали свою сплоченность и с новыми силами продолжали свою трудную и опасную работу.

Дома Лысенко встретил встревоженный Котров.

— Беда, Свирид Сидорович… Валя заболела… Жар у нее: тридцать девять…

Валя металась, бредила. Срочно нужен был доктор. Но первого попавшегося доктора не позовешь: Валя нелегально жила у Свирида Сидоровича. Лысенко решил попытать счастья у доктора Булгакова, хотя прекрасно знал, что Булгаков на дом к больным не ходит. Но другого выбора не было. Лысенко был хорошо знаком с Булгаковым и был уверен, что тот не выдаст Валю.

— Беги, Иван! И без доктора не возвращайся…

Уж не знаю, что сказал Котров Булгакову, но доктора он привел. Булгаков осмотрел Валину рану, нашел нагноение, присыпал стрептоцидом и заверил, что ничего страшного нет.

Несмотря на поздний час, Лысенко оставил Булгакова пить чай. И вот за чаем Булгаков рассказал Свириду Сидоровичу о странном пациенте, который лежал у него в больнице.

Это был раненый русский лейтенант. По распоряжению немцев его доставили в больницу из концентрационного лагеря. Немцы за ним ухаживали, присылали ему подарки. Не так давно его посетил адъютант полковника Кристмана, шефа гестаповцев. А вчера приезжал и сам полковник… Лейтенант нервничает, отказывается от немецких подарков. В бреду говорит об отце, о каких-то шпионах…

— Не помните ли вы, доктор, фамилию этого лейтенанта? — спросил заинтересованный Лысенко.

Булгаков назвал фамилию, которую Лысенко хорошо знал. На следующий день Лысенко зашел в «Камелию» и рассказал Арсению Сильвестровичу о раненом лейтенанте.

Об этом юноше, о котором я хочу теперь рассказать, мало кто знал в Краснодаре во время немецкой оккупации: такая уж работа выпала на его долю.

За долгие месяцы подполья он, по существу, никогда не оставался самим собою. Он должен был играть трудную, опасную, чуждую ему, человеку с доброй, открытой душой, роль. Оставаясь неузнанным, скрытый от друзей искусной маской, он шел тяжелым и страшным путем, который каждую минуту мог привести его к разоблачению и смерти или к тому, горше чего нет на свете, — к позорной кличке «предатель».

Впрочем, ему посчастливилось. Никто из его друзей не бросил ему в лицо это слово. Но разве это уменьшает всю тяжесть того испытания, которое он добровольно взвалил на свои плечи? И разве это хотя бы в какой-то мере умаляет его никому в те дни не ведомый героизм?..

Мне хотелось бы назвать его подлинное имя. К сожалению, по ряду причин я не волен это сделать даже теперь. Я назову его Жорой: так одно время называл его Арсений Сильвестрович, и под этим именем он был известен очень ограниченному кругу подпольщиков. Но я хочу еще раз подтвердить: в моем рассказе о нем, кроме вымышленного имени, все правдиво и точно.

Я хорошо знал отца Жоры. Больше того — мы были друзьями. Впервые мы столкнулись на подпольной работе в Петербурге, а в годы гражданской войны мы бок о бок дрались с белыми под Царицыном. Потом наши пути разошлись: я остался на Кубани, а отец Жоры уехал за границу, на ответственную работу в нашем торгпредстве в Берлине.

Ему нелегко пришлось на чужбине: фашисты весьма настойчиво охотились за ним, стараясь переманить на свою сторону. Это была тяжелая борьба. Его шантажировали, пытались подкупить, но он оказался неподкупным. Грозили смертью — он не испугался угроз.

Там, в Германии, отец Жоры, потомственный черноморский казак, уроженец Краснодара, тосковал о родине, о кубанских степных просторах, пирамидальных тополях, белых хатах станиц, о буйном весеннем цветении станичных садов…

«Хочу к себе, домой, — писал он мне из Германии, — в белую мазанку, где-нибудь на окраине Краснодара…»

Давно похоронив жену, он души не чаял в своем единственном сыне, которого в этой книге я назвал Жорой. Когда сын подрос, отец выписал его к себе.

Жора прожил в Германии несколько лет. Он получил в Берлине диплом инженера. Говорил по-немецки, как природный немец. Но так же, как отец, горячо любил родину — родную Кубань, где родился и провел свою юность.

Года за два до войны отец Жоры серьезно заболел. Врачи запретили ему работать. И тут, наконец, сбылась его мечта: он вернулся на родину и поселился на окраине Краснодара.

Война снова поломала его жизнь: немцы подходили к Краснодару, ему пришлось эвакуироваться в Ташкент. Жора ушел в армию.

И надо же было случиться так, чтобы в жаркие августовские дни 1942 года Жора, лейтенант зенитной артиллерии, оказался под Краснодаром!

Девятого августа, еще до рассвета, его вызвал к себе командир артдивизиона и приказал снять посты наблюдения вплоть до станицы Ново-Марьинской. Жора на грузовике быстро добрался до крайнего поста. Найдя старшего сержанта, он передал ему приказ немедленно грузить имущество на машину.

Рассвело. На востоке показалось солнце. А на западе, из предутреннего тумана, поднявшегося к небу, внезапно появилась стая «мессершмиттов». Они шли бомбить наши переправы на Кубани. Связь с Краснодаром еще действовала, и Жора передал о подходе немецких самолетов.

После этого он вскочил в машину и приказал гнать в Краснодар. Но мотор заупрямился, и водитель не мог его завести.

Неожиданно вдали на дороге показалось облако пыли. В бинокль Жора отчетливо увидел колонну мотоциклов, разглядел и зеленые куртки немецких солдат.

В кузове машины стояли счетверенные зенитные пулеметы. Жора спокойно выждал, когда колонна подошла достаточно близко, и дал длинную очередь. Колонна остановилась. Зеленые фигурки рассыпались в разные стороны.

Минуты две стояла тишина. Потом резко застрекотали пулеметы. Но к этому времени шофер Жоры уже справился с мотором, и машина на предельной скорости помчалась в Краснодар.