Василий Митрофанов - С крылатыми героями Балтики

Пострадавшего тепло укрыли, дали лечебную дозу алкоголя и, не теряя времени, отправились в Первый военно-морской госпиталь. Той стремительности в хирургическом вмешательстве, что у Брыжко, здесь не было. К моменту прибытия в госпиталь состояние летчика не ухудшилось, сказалась своевременная первая помощь и бережная эвакуация по всем правилам военно-полевой хирургии.

В моем присутствии, как бывало нередко, под местным новокаиновым обезболиванием хирурги сделали операцию на коленном суставе, зашили суставную сумку, оказавшуюся, к счастью, разорванной ограниченно. Чтобы придать оперированной ноге нужное покойное положение, обеспечить постепенное вправление сместившихся отломков бедра и не получить укорочения ноги, воспользовались наиболее щадящим и безотказным способом - скелетным вытяжением.

Как и рассчитывали, рана сустава зажила гладко. К концу второй недели и отломки бедренной кости оказались в правильном положении. Это хорошо показывал рентгеновский снимок. Для удержания их в достигнутом положении в течение пяти-шести недель - до момента образования костной мозоли - применили гипсовую повязку.

События развивались по плану. Гипс сняли. Костные отломки надежно срослись. Однако нога, будучи вполне опороспособной, оставалась функционально совершенно непригодной - с ее помощью летчик еле передвигался. Она была намного слабее и тоньше здоровой из-за наступившей атрофии мышц. Самая же главная неприятность состояла в ограниченной подвижности в суставах. В коленном суставе движения почти отсутствовали. Все эти изменения не были неожиданностью для врачей, происходит это от продолжительного бездействия, длительного пребывания в гипсе. В отношении коленного сустава сыграло отрицательную роль и кровоизлияние в его полость, хотя и небольшое. В той или иной степени отмеченные осложнения при лечении переломов длинных трубчатых костей с применением глухой гипсовой повязки наблюдались всегда. Но с ними можно было бороться.

Летчика перевели в отделение механотерапии для лечения движениями; лечебной физкультурой, физиотерапией. Нормализовалось все, кроме сгибания в коленном суставе. Как ни бились, оно оставалось недостаточным. О полетах с такой ногой и думать не приходилось. У врачебной комиссии имелись все основания отказать летчику в годности к летной работе. Однако Ремизонов настойчиво утверждал обратное. Как доказать, что он прав? Доказать убедительно, аргументирование. Слова - это только благой порыв, они делают честь молодому летчику, но, как говорится, их к делу не подошьешь.

Кто-то предложил эксперимент на земле. Попросить летчика сесть в кабину самолета и посмотреть, как он будет управляться в ней. Сделать это было проще простого. Но разве это путь к обоснованному ответу на вопрос о годности? Разве это заменит высший пилотаж, без которого нет воздушного боя? Нет, это несерьезно.

- Пусть проверят в воздухе, - настаивал Ремизонов.

Так и поступили. По моему докладу испытать летчика на двухштурвальном "яке" командир полка приказал лично командиру 2-й эскадрильи. К этому времени ею командовал капитан Б. М. Сушкин.

Условились: взлетит и наберет высоту Сушкин. В зоне он покачает с крыла на крыло. Это будет знак для наблюдающих с земли: управление в руках Ремизонова. При успехе Ремизонов осуществит посадку.

С большим интересом и не без тревоги следили мы за полетом. В нем решалась судьба летчика. Полет этот был необычен и в другом отношении. Не станет ли неполноценная нога летчика причиной возникновения аварийной ситуации? Успеет ли в таком случае Сушкин вмешаться, чтобы исправить положение? Ведь будут решать секунды. Удастся ли Ремизонову уступить штурвал? Немедленно! Без всяких промедлений на "пререкания".

Легко сказать - "уступить"! Уступить в этом полете значило для Ремизонова признать свое поражение. Поэтому не приходилось рассчитывать на его уступчивость. Сушкин это учитывал. Считая уверенность летчика похвальной, он и сам не сомневался в успехе. И тем не менее предупредил Ремизонова, что переоценивать его нынешние возможности не намерен. Позиция командира эскадрильи и устраивала и настораживала молодого летчика. В душе он сомневался: не проявит ли Сушкин торопливости, хватит ли у него выдержки не отобрать ручку управления преждевременно и не сделать ошибочного заключения о его летной непригодности. Все это делало обычный, казалось бы, полет над аэродромом далеко не обычным. В высшей степени ответственным, щекотливым.

Но вот самолет в зоне. Штурвал в руках Ремизонова. Серебристый в лучах солнца "як" стал легко и четко вертеться в каскаде фигур высшего пилотажа. Здесь было все, чтобы и с земли видеть, как хорошо владеет молодой летчик самолетом, несмотря на последствия травмы, вопреки всем инструкциям мирного времени, опровергая все анатомо-фнзиологические представления о нормах. Вероятно, надо было наблюдать лично этот полет, знать, что произошло с летчиком более полугода назад, чтобы достойно все оценить: разделить большую радость Ремизонова, победившего все сомнения скептиков, и по-настоящему понять чувства и мысли наблюдавших за ним людей тогда - в момент, когда летчик упал, и теперь, когда он снова в небе.

Результаты проверки летчика в воздухе были отражены в строевой и медицинской характеристиках. Заключение военно-врачебной комиссии о годности Ремизонова к летной работе было подписано.

Успешно летал Ремизонов. Надежно прикрывал атаки своего ведущею. В девяти воздушных боях лично сбил два фашистских самолета. В последнем из них отважный летчик погиб. Он навсегда остался в памяти однополчан, тронув их своей непреклонной волей к возвращению в строй после тяжелой травмы, безграничной преданностью воинскому долгу, Родине.

На примере решения вопроса о годности Ремизонова к летной работе можно видеть еще одну из возможностей, которыми располагал врач авиаполка. В данном случае был использован своего рода эксперимент в воздухе. Надо снова отметить роль поддержки командования. Без нее такая мора была бы невозможна. Как врач я мог получить право на эксперимент только с помощью командира полка.

В один из дней второй половины апреля 1943 года я зашел в строевой отдел. Настроение скверное.

- Держите, доктор, - с ходу предложил интересовавший меня документ старшина Петухов.

- Почему решили, что надо именно это?

- Догадался, - по обыкновению хмурясь, ответил Петухов.

Из его рук я принял специальную тетрадь. Это был журнал учета санитарных и безвозвратных потерь. В него надлежало внести очередную запись и отправить донесение главному врачу ВВС КБФ. Делалось это всегда с тяжелым чувством.

На этот раз я записал о гибели лейтенанта Петра Дмитриевича Журавлева. В составе четверки "яков", вместе со своим другом Виктором Рубцовым, вылетел он на сопровождение штурмовиков в район К. И не вернулся. Его могилой, доложил Рубцов, стал Финский залив.