Александра Шарандаченко - Регистраторша ЗАГСА. Из дневника киевлянки

— Вы регистрируете умерших?

Весь день страдаю от мучительной боли в желудке. Это уже второй раз за этот месяц. Четыре дня сидели без хлеба. Очереди большие, стоять некогда. Сегодня Наталка взяла наконец хлеб — и вот не пошел он впрок. Сказать, что съела много, не скажу. Маленький кусочек с двумя помидорами, но беда в том, что хлеб, чем дальше, все хуже и хуже. Резать его невозможно: крошится. Домой можно донести лишь в сумке или же завернув в газету. Хлеб этот пекут из проса, каштанов и отрубей. Настоящей муки в таком месиве едва ли наберется одна шестая часть. Об этом знают все, так как на хлебозаводе наши же люди своими руками месят эту мерзопакостную дрянь. Кто-то в очереди выразил недовольство — отобрали карточки: «Не вкусный — не ешь».

Вот ведь мерзавцы! По «новому земельному устройству» якобы полагается каждому крестьянину «своя земля». Какая там «своя»! Весь урожай на корню взят на учет и свозится в немецкие амбары и склады. Выходит так: крестьяне обрабатывают землю, а зерно — немцам.

Благородные каштаны для хлебопечения поставляет немцам «благородный» союзник — Италия, в обмен на украинское зерно. Газетенка «Новое украинское слово» пишет, что, мол, и наши, хоть и «неблагородные», каштаны тоже пригодны в пищу. Их нужно сдавать властям. Об этом есть специальный приказ городской управы, несколько раз помещенный в той же газете. Словом, ешьте «новый» хлеб и славьте «новую» жизнь! Дают же этой отравы по 500 граммов трижды в неделю через магазины. По месту работы никто этот жалкий паек не получает. Так, мол, будет в дальнейшем. Оккупанты устами своих холуев обещают улучшить снабжение, лишь бы только люди помалкивали, не допускали «провокаций» и не ждали возвращения своих — в общем, молча ели хлеб. А то как-то под утро вновь появились советские самолеты. Начали бить зенитки.

Утром на улицах — радостное возбуждение, громкий шепот:

— Слышали? Наши были!

— Скорее бы прогнали они этих «освободителей». В управе начальникам отделов ткнули под нос приказ об увольнении из Подольской и городской управ нескольких человек «за распространение провокационных слухов».

Перерегистрация населения закончилась, и во дворе управы нет народа, в отделах — тишина. Зато участились облавы: на улицах, базарах, площадях часто проверяют документы. Сегодня мама едва ноги унесла. Ночи стали тревожные: аресты и аресты.

Хотя базары и запрещены, но люди все равно собираются в глухих переулках, примыкающих к базарной площади. Ловят и там. На базарах можно торговать овощами только два дня в неделю.

Некогда и перо взять в руки. После работы беги на огород, потом — на участок. Есть распоряжение увеличить число молодых киевлян, которые обязаны выехать в Германию в первую очередь (вторая очередь-от 30 до 45 лет и третья-от 45 до 55 лет). Не спасает и работа в управе: сегодня получена телефонограмма о явке на комиссию всех сотрудников управы, учреждений и предприятий города в возрасте от 16 до 55 лет. Являться нужно в три очереди на протяжении 19–25 сентября, без опозданий.

У меня, стало быть, новые хлопоты. Тому, кого может выручить из беды ребенок, свой или усыновленный, уже помогла, поставив круглую печать в паспорте и выдав документ. Как хорошо, что броня и все документы — и метрики, и справки о болезни или каком-нибудь физическом недостатке — скрепляются одной и той же немецкой печатью. Есть в городе специалисты, которые за пять тысяч рублей продают печать, освобождающую от поездки в Германию. Тот, кто раньше спасался таким путем, теперь спешит воспользоваться другим, чтобы не заплатить потом десять тысяч — на центральной бирже.

Предвижу несколько особо напряженных дней. В своих сослуживцах, которые доверились мне, уверена, не подведут, все должно сойти гладко. Софья Дементьевна, беря метрику, посмотрела мне в глаза и улыбнулась:

— Спасибо за «дочку»…

Ее сын на фронте, мужа в прошлом году забрало гестапо, как поляка. Она это скрывает, работая на Куреневке, аде никто ее не знает. Какая это прекрасная, благородной души женщина, настоящая советская патриотка.

А наша новая заведующая столовой? А Ксения Прокопьевна, старшая официантка? И Ксения Прокопьевна, и Нина, Максимовна обратились ко мне, прося их выручить.

— Что же мне сделать для вас? — спрашиваю. — Вы что, «родить» хотите или «усыновить»?

— Да все равно, что удобнее для вас.

И вот у одной из них появился приемный «сын», а у другой — «дочь». Иные варианты не подходили. Вдруг да встретится где-то в управе или в другом месте знакомый, и все тогда может провалиться: беременными-то их не видели. Взволнованные женщины спрашивали:

— Не знаем, как вас за это благодарить? Ведь цена этому — жизнь.

— Моя и ваша, — говорю, — это должно 'быть понятно всем троим.

В своих сослуживцах и в других, с которыми связана на участке, уверена, а вот за себя немного волнуюсь. Маринка вписана в мой документ как дочь. Имеется и метрика, датированная старым числом, — это поможет. Но ведь место моей работы — загс! И это может навести на подозрение. Кто-то может вдруг поинтересоваться такой оригинальной записью у бездетного руководителя загса, который сам себе вписал приемную дочь. Вдруг аннулируют эту метрику, и тогда наверняка начнется сплошная проверка документов. Десятки людей, это нетрудно предвидеть, погибнут. Нет, это никак не должно произойти! Не позволит мне моя совесть.

Сегодня испортила одно из свидетельств, пока расписалась на метрике так, чтобы подпись заведующего бюро не имела ничего общего с фамилией усыновительницы. Кляну себя за то, что в свое время не оформила этот акт гражданского состояния в Подольском загсе. Успокаивает меня мысль, что этим никто без доноса интересоваться не будет, а в случае чего поможет Александр Михайлович. Ошибка моя не такая уж страшная, ребенок-то ведь есть, формальности соблюдены, официально не придерешься.

Пережить бы уж эти несколько тревожных дней… А потом? Снова треволнения. Работа на огороде утомляет и истощает так, что сплю, по выражению мамы, без задних ног. Мама сейчас тоже потеряла покой: переживает за меня, кипит в хозяйственных заботах, настала пора уборки урожая, засолки и квашения овощей. А тут еще побелка дома. Но моей старушке Германия не угрожает (в 60 лет не берут), и многие заботы ее — приятные. Овощи уродились нынешним летом — устали носить их. Хватит на зиму, если не обложат налогом. Летите, дни, быстрее!

Обложные тучи, холодно, на сердце — тоска.

Во всех отделах очень тихо и пусто: большая часть людей на комиссии, остальные сидят молча, словно немые.

Под столами хозяйничают мыши. И откуда они берутся? Вот и в моем бюро спокойно похаживают, по-свойски смотрят на меня бусинками глаз, забавно шевелят усиками. Чего им бояться? Кошек нет, подохли с голода.