Василий Молоков - Родное небо

Вошли мы внутрь - духота невыносимая. Ведь шкуры не пропускают воздух. А тут еще дым и липкая копоть от горящего моржового сала, добавляемого к топливу - плавнику или кореньям. Семья чукчей сидела у очага. У каждого на дощечке была порция моржового мяса, отдающего сильным душком. Чукчи резали его на кусочки и ели с таким удовольствием, что нам тоже захотелось попробовать. Хозяева усиленно угощали, но я все-таки не решился: побоялся за свой желудок. Закончив еду, чукчи отложили дощечки, и собаки начисто их облизали, так что и мыть не понадобилось.

Я не раз "пурговал" в таких жилищах, ко всему привык. Но мои товарищи впервые оказались в яранге и, не выдержав духоты, выскочили на воздух. Хорошо, что рядом была пустая заброшенная яранга без крыши. С помощью чукчей натянули сверху брезент. Молодежь поселка пришла нас проведать, узнать новости. Мы сварили ведро какао, угостили их, а чукчи, желая сделать нам приятное, начали танцевать танец моржей. Собравшись в кучку, они стали, покачиваясь, издавать гортанные звуки. Мы не остались в долгу. Молодой, веселый Борис Пивенштейн тут же изобразил самолет - распростер руки, загудел, сделал несколько кругов, прыгнул вперед и "приземлился", плюхнувшись на шкуру. Выступление его было принято с восторгом.

Уставшие, мы спали в эту ночь так крепко, что не слышали, как бесновалась над нами пурга. Поселок буквально завалило снегом, яростный ветер сорвал накрывавший нашу ярангу брезент. Мы не знали, что в это время на Чукотке шла перекличка радиостанций. Искали звено Каманина. Местные организации начали готовить собачьи упряжки.

На рассвете я проснулся заваленный снегом. Чувствую, что кто-то по мне ходит. Оказалось, это Пивенштейп откапывал меня. Вылезли мы из своих нор совсем окоченевшие и в вихре пурги, держась друг за друга, еле добрались до соседней яранги. Тепло! В тесном жилище из шкур оказалось девять летчиков и механиков, десять чукчей, около двух десятков собак. Грязные, в мокрой от растаявшего снега одежде, мы сидели так двое суток. На третьи сутки ветер стих, небо прояснилось. Мы сразу же бросились откапывать самолеты, счищать с них снег, греть воду и масло на примусах для замерзших моторов. Все население Кайпергина принимало в этом живейшее участие.

С признательностью вспоминаю я о наших друзьях-чукчах. Что за добрый, честный народ! Всегда помогут, предложат все, что у них есть: место у очага, неприхотливую свою еду, упряжку собак или оленей, несмотря на то что животные необходимы им самим. Без собак в тундре не добудешь пищи, пропадешь с голоду. Но в минуту чужой беды чукчи думают не о себе, а о том, как помочь потерпевшим. Упряжку дадут, да еще и проводниками станут.

Ориентировка чукчей в тундре изумительная. На ровной однообразной равнине они никогда не собьются с пути, будто имеют в руках подробнейшую карту и компас. Собаки у них послушные, быстрые, ласковые. Они очень привязаны к человеку, хотя хозяева держат их в строгости. Я никогда не видел, чтобы чукчи били собак. Но если собака ленится и плохо тянет упряжку, то в этот день ее лишают еды.

Я заметил, что в семьях чукчей всегда царит ровная, спокойная атмосфера, нет никаких ссор, недовольства, уныния. Принес охотник убитого зверя - все радуются, хлопочут у очага. Пришел с пустыми руками - встречают спокойно, без упреков и жалоб, вроде бы так и надо, можно прожить и без пищи.

При всей неприхотливости быта чукчей у них, как и у других северных народностей, врожденный художественный вкус. Не раз любовался я узорами на их меховых одеждах, искусством их косторезов, создающих из грубого моржового клыка изящные скульптуры.

Видел я, как неутомимы чукчи в работе и как по-детски могут радоваться и развлекаться. Когда, например, самолет готовится к взлету, чукчи подбегают к потоку воздуха от пропеллера, чтобы он провез их по льду, как на коньках. Прокатятся один раз и опять бегут к ветровой волне, хохочут.

Вспоминаю сейчас двух юношей чукчей, поступивших в летную школу в 1938 году. Они оказались очень сообразительными, быстро освоили технику и стали хорошими летчиками. Тогда это считалось редкостью. Теперь-то их много летает на Севере. Однако был у первых курсантов-чукчей один недостаток - морозили они своих товарищей по общежитию, открывая окна при двадцатиградусной стуже. Им, видите ли, было жарко. Я-то их хорошо понимал: чукчи с детства привыкли к холоду, к суровым зимам. Не раз мне приходилось видеть, как их младенцы спокойно ползали по снежному полу яранги...

Непогода не сразу выпустила нас из Кайнергина. Два раза пробовали взлететь, прежде чем сумели вырваться из поселка. Недалеко от мыса Беринга из-за тумана опять пришлось идти на вынужденную посадку у чукотского поселка Вальткельтен. Первым садился Каманин, но, увы, неудачно. Он налетел на заструги и повредил шасси. Следом опустились мы с Пивенштейном. Сели благополучно, но Пивенштейну, как подчиненному, пришлось отдать свой самолет командиру звена и остаться в поселке. Из поврежденной каманинской машины мы слили остаток бензина. Мне очень жаль было расставаться с Борисом - смелым, веселым человеком, хорошим товарищем. Как потом я узнал, Пивенштейн два дня добирался на собачьих упряжках в бухту Провидения, чтобы взять там бензин и некоторые материалы для ремонта каманинского самолета, на котором он и вернулся в бухту, уже безнадежно отстав от нас.

Итак, от пяти самолетов звена осталось два. Прилетев в бухту Провидения, где расположился небольшой поселок - три деревянных домика, несколько чукотских яранг, школа и больница, - не задерживаясь, заправили машины горючим и взяли курс на север. Сильный встречный ветер не давал ходу, да так, что самолеты моментами стояли в воздухе, не продвигаясь, хотя моторы ревели во всю мощь, зря пожирая бензин.

4 апреля наконец достигли Уэлена. Сюда уже прибыл летчик М. Т. Слепнев на американском самолете "Флейстер". С. А. Леваневский, вылетевший раньше вместе с Г. А. Ушаковым с Аляски, из-за обледенения самолета вынужден был сделать посадку близ Ванкарема. Его самолет вышел из строя. В Ванкареме ожидали также пробивающихся напрямую через Анадырский хребет Водопьянова и Доронина. Галышев, к сожалению, отстал, так как у его самолета отказал мотор.

А мы опять засели. Теперь не принимал Ванкарем. Там бушевала метель, захватывая и район лагеря Шмидта. Все мы, находившиеся на базе, пребывали в постоянном ожидании: что сообщит нам радистка Люда Шрадер, вот уж второй месяц почти круглые сутки бессменно дежурившая у своего аппарата. Наконец 7 апреля, когда ветер разогнал облака, мы поднялись в воздух и сделали последний рывок на 500 километров к Ванкарему. Мне дали еще дополнительный груз - подмоторную раму для сломанного самолета Ляпидевского. Прикрепил ее под фюзеляж. Как-то сяду? Рама могла зацепиться за неровную поверхность снежной площадки. Ну ничего, обошлось. Потом раму доставили с Ванкаремского аэродрома к месту аварии на собаках.