Василий Молоков - Родное небо

Проработав в мастерской несколько лет, я ушел на фабрику Зимина, теперь уже слесарем. Подростков туда не очень-то брали, но я прибавил себе два года, сказав, что мне уже семнадцать. Поверили на слово. Наконец-то я мог жить самостоятельно. Теперь у меня был свой угол, рядом добрые, хорошие люди (тоже фабричные). Только вот нежданно-негаданно пришла беда - заболел я оспой. Как-то проснулся утром весь в жару, ознобе. На лице какие-то пятна появились. Решил по пути на работу зайти к врачу, тем более что фабрика находилась как раз напротив 2-й градской больницы. Зашел, а меня оттуда и не выпустили - оспа! Уложили в крытую повозку, и старая лошаденка потащила ее куда-то. Вспоминаю, ввели меня в огромную, как казарма, палату. Там коек сто стояло, и почти все были заняты. Медицинская сестра, уложив меня, показала на соседа по койке, лицо которого все было изрыто оспинами, и наставительно сказала:

- Не чешись, такой же будешь!

Послушался я сестру, до лица не дотрагивался. Очень уж поразил меня тогда вид соседа. Из родных ко мне, конечно, никто не приезжал: матери в деревню даже не сообщили. После болезни вернулся на фабрику, а оттуда пошел служить в армию.

Так и получилось, что детства у меня не было. Школа? О ней и не помышлял. Приходилось заботиться о другом - как бы просуществовать, заработать на хлеб насущный. Зато потом очень досадовал, что я, двадцатилетний парень, иду на военную службу неграмотным.

* * *

...Поезд идет через поля и перелески, мимо деревень, городов. На каждой станции останавливается, чтобы забрать очередную партию призывников.

Вот и Петроград. Огромный, показавшийся мне мрачным вокзал. На площади выстроили нас с котомками за плечами и повели через весь город в казармы на Васильевский остров. Иди, да не оглядывайся, не разевай рот на невиданные сказочные дворцы, ажурные решетки мостов, сверкающие витрины магазинов. Только и было всего знакомства с поразившей нас тогдашней столицей Российской империи.

В казармах отвели нас в просторный зал, уставленный железными койками, раздали по матрацному мешку и наволочке и послали в подвал набивать их соломой для своих постелей.

Через несколько дней начались строевые занятия. На что я считался на работе ловким да проворным, а тут и я растерялся. Как же так - и ходить, оказывается, не умею, и руками не управляю, хоть привязывай. Спрашивали с нас очень строго. Большое внимание обращалось на внешнюю выправку, аккуратность одежды, осанку.

Всеми силами стремился я преодолеть свою деревенскую неуклюжесть, но вот беда - невзлюбил меня взводный. Не нравилось ему, что держусь независимо, не заискиваю перед начальством. Я ведь с детства привык к самостоятельности. А взводный видел в моем поведении лишь дерзость. И посыпалось: за каждый промах - не так ступил, не так обратился - наказание, внеочередные наряды. Надо сказать, что в тот год начали особенно пристально наблюдать за поведением солдат, чтобы искоренить малейший проблеск свободомыслия. Видно, в армии уже начиналось брожение.

В общем, через месяц после принятия присяги меня и еще нескольких призывников отчислили с флота в армейскую роту, готовившуюся участвовать в десанте. Поездом доставили нас на побережье Балтики, в пункт назначения город Гапсель (Хаапсалу). В городе - безлюдье: одни старики, женщины да дети. Молодых мужчин почти нет - все на войне. Здесь и началась наша трудная солдатская учеба. В казармах жили списанные с кораблей моряки-штрафники, а нас, молодежь, расселили по домам. Спали на полу, укрывались шинелью.

С раннего утра до самого вечера - строевая подготовка, тактические занятия, стрельбы. А потом занимались "словесностью" - изучали армейский устав и состав царского семейства, который нас обязывали знать назубок.

Я готов был заниматься строем сколько угодно. По душе пришлась мне четкая, строгая армейская обстановка. С удовлетворением чувствовал, как выпрямляла она меня, "обстругивала", снимала все лишнее, будто заново создавала человека. Армия закалила мой характер и определила всю мою дальнейшую жизнь.

Занятия с нами проводил пожилой усатый моряк из штрафников. Свою первую беседу он начал необычно:

- Сейчас война, значит, вы должны беречь себя, - растягивая слова и как бы приглядываясь к нам, произнес он.

- Как это - "беречь"?!

- Да, беречь, чтобы убивать врага, а не подставлять сдуру голову под его пулю. Стало быть, надо уметь хорошо укрываться на местности, точно стрелять, а главное - неукоснительно держать дисциплину. Без нее вы - сброд, толпа.

Беседы моряка были понятны и убедительны. Он не уставал без конца отрабатывать с нами каждое движение, учил понимать тактическую задачу, гонял нас, как говорится, до седьмого пота, пока не добивался четкого выполнения задания каждым призывником, У меня - правофлангового взвода - дела шли успешно, дали даже обучать группу отстающих новичков.

Подготовка к десанту завершилась для нашей роты четырехдневным переходом примерно на 200 километров через острова Моон (Муху) и Эзель (Сарема) на остров Даго (Хиума). Наступившая зима встретила нас в пути морозами и метелями. Пришлось основательно померзнуть. Ведь одежда солдатская легкая - шинель да ботинки с обмотками. Особенно трудно было идти в метель. В снежном вихре еле видна дорога по льду или каменистым холмам. Чтобы кто-нибудь из нас не заблудился и не отстал, барабанщик отбивал дробь, горнист подавал сигналы. А чуть прояснится погода - начинаем песню. Запевалы у нас были голосистые, заражали удалью. Ни усталости уже не чувствуешь, ни холода, и шаг становится тверже. В тишине зимней дороги задорно звучит боевая солдатская песня. Теперь такие, может быть, только на концерте воинских ансамблей и услышишь.

На острове Даго расселили нас по хатам. Продолжали заниматься строевой подготовкой, несли караульную службу. Наш участок - по берегу. Впервые увидели мы здесь морскую мину, выброшенную на песок. Нам строго-настрого приказали обходить ее подальше. Но одному из нас все же захотелось дотронуться до мины. Взрыв - и погиб паренек. Такой дорогой ценой заплатили мы за знакомство с новым для нас видом оружия.

В июле был проведен смотр собранных на острове участников десанта. Прибывший на смотр генерал неожиданно отдал приказ: молодых ребят, призванных в 1915 году, расписать по судам. Погрузили нас на пароход и отправили в Ревель (Таллин). Там распределили кого на корабль, кого учиться. Я с группой товарищей получил назначение в морскую авиацию. С удовольствием опять надел матросскую робу.

Итак, мы отправляемся в Финляндию - тогда окраину царской России - в Аландские шхеры, на остров Дегербю, строить авиастанцию.

Суровой, дикой показалась мне северная природа. Куда ни глянешь темные дремучие леса - сосна да ель, мшистые гранитные холмы, скудная земля, усыпанная обломками скал - валунами. Отвесной стеной поднимались гранитные утесы над узкими, глубокими заливами, бесчисленными озерами с пустынными каменистыми островками. Красиво, ничего не скажешь. И все же с грустью вспоминал я близкие сердцу родные места, веселые березовые рощи, светлые просторы наших полей.