Селеста Альбаре - Господин Пруст

Его мать и бабушка были буквально созданы друг для друга, не говоря уже о приверженности обеих к мадам де Севинье, и когда г-жа Пруст хотела в чем-то уп­рекнуть своего Марсельчика, она цитировала ему назидания добрейшей маркизы своим шаловливым детям.

Вполне естественно, что бабушка г-на Пруста платила ему взаимным обожа­нием. Он чуть не плакал, когда говорил мне:

— Еще при ее жизни я иногда задумывался о том, что и она тоже исчезнет, и мне казалось совершенно невозможным перенести это. И что же? Было очень тяжело, но все- таки не так, как я думал.

Он улыбнулся такой очень грустной улыбкой, и я поняла: слезы у него были именно оттого, что хоть мы и не исцеляемся от самых тяжелых наших горестей, но все-таки продолжаем жить.

Такая же ясность взгляда, выражаемая с бесконечной Деликатностью, была у него во всем. Упоминая о потере Родителей, особенно матери, он нередко говорил мне такие вещи:

— Они меня вконец испортили своим наследством, благодаря которому я получил возможность наслаждаться жизнью и ни от кого не зависеть. Но никакая свобода не могла заменить мне их самих. И все-таки, дорогая Селеста, все-таки... Не будучи свободным, я не мог бы делать свое дело. И только одному Богу известно, как матушка исхитрялась во всем ради моей независимости!

Это правда, г-жа Пруст непрестанно старалась делать его жизнь как можно удобнее. Она заботилась не только о его здоровье, но и о его мыслях. Когда он был еще юношей, она поощряла все его привычки к ночным уходам из дома и к ночной работе. На улице Курсель его жизнь была почти такой же, как потом на бульваре Османн, — получив полную свободу, он лишь довел ее до полного соответствия своим вкусам.

Г-жа Пруст строго запрещала прислуге заниматься какими-либо делами по дому, пока он спал или отдыхал. Да и сама она ни за что на свете никогда не решилась бы побеспокоить его. Только подумать, что из-за таких привычек г-на Пруста и расхождения во времени их существований мать и сын вынуждены были общаться в одной и той же квартире при помощи записок!

Притворяясь иногда, будто бранит сына, на самом деле она всегда исполняла любые его желания. Однажды ему взбрело на ум устроить дома большой званый обед, да еще сделать так, чтобы стол представлял собой оранжерею из электрических цветов, по одному перед каждым гостем.

— Но ведь тогда в домах еще не было электричества, Селеста. И представьте себе, матушка ухитрилась устроить целую систему с аккумуляторами и генератором во дворе дома. Если бы вы видели... Восхитительное зрелище!

Особой заботой матери были улаживания его отношений с профессором Адриеном Прустом — ведь, несмотря на всю любовь отца к сыну, между ними возни­кали серьезные трудности.

Когда г-н Пруст был еще ребенком, и у него только-только открылась астма, он злоупотреблял заботливостью окружающих и не желал спать, пока мать не придет поцеловать его в постели.

— Папа просто выходил из себя, но матушка не поддавалась ему. В таких случаях у нее была почти пугающая нежность.

Отец упрекал сына и за его траты, которые по большей части происходили от душевной щедрости. По этому поводу г-н Пруст рассказывал мне два случая, немало забавлявшие и его самого.

Однажды, еще в молодости, он отправился в фиакре вместе с родителями к брату г-жи Пруст на бульвар Малерб.

— По приезде на место, как воспитанный мальчик, я сошел первым и подал руку родителям, чтобы помочь им выйти из экипажа, а потом, поскольку у меня были деньги — мне регулярно выдавали кругленькую сумму, — заплатил кучеру. Папа следил за моей рукой и спросил, сколько я дал ему на чай. «Пять франков». Как он рассердился!.. «Помяни мое слово, Марсель, с такими замашками ты умрешь на со­ломе!» Он часто повторял мне это. Бедный папа! Как уже потом говорила матушка, его очень заботило наследство для меня, чтобы осталось побольше денег на безбед­ную жизнь.

Г-жу Пруст также беспокоили траты сына, и она часто бранила его, но никогда не делала этого при отце. Даже цитировала мадам де Севинье из ее писем к дочери с упреками за слишком роскошную жизнь. Это началось, когда ему было не больше пяти или шести лет. Однажды их с братом отправили на полдник к одной родствен­нице, госпоже Натан.

Перед тем как отпустить нас, матушка сказала: «Вот вам по пять франков. Когда бонна Мари откроет дверь, сначала пожелайте ей счастливого года, а потом отдайте свои монетки».

По дороге на площади Мадлен я увидел чистильщика сапог, который от холода хлопал руками и стучал ногами.

Я подбежал к нему, и он вычистил мои и так уже сверкавшие ботинки, за что получил от меня эти пять франков. По возвращении матушка спросила: «Ну как, ты хорошо вел себя? Не забыл про пять франков для Мари?» Я рассказал ей о чис­тильщике, и она очень огорчилась: «Как это пришло тебе в голову?» — «Я увидел, что он ждет на холоде клиента, и подставил свои ботинки». В конце концов матушка расцеловала меня.

Но больше всего отца мучило будущее сына, и здесь г-жа Пруст также сыграла решающую роль. Профессор Адриен Пруст непременно требовал, чтобы он посвятил себя какой-то службе и этим обеспечил свое благополучие. В этом его поддерживали все родственники со стороны жены, особенно отец г-жи Пруст.

— Он волновался больше всех: «Из этого малыша у вас ничего не полу­чится, вы слишком его испортили! Если не одумаетесь, это будет просто бездельник и ничего больше! Не имея в руках профессии, он пропадет!» Папа оборачивался к ма­тушке и говорил: «Слышишь, сколько я тебе твержу, что его нельзя обрекать на светскую жизнь!» Однако матушка всегда пережидала натиск; я и сейчас слышу ее мягкий голос: «Терпение, милый доктор, терпение. Все устроится».

Кажется, лет в двадцать, чтобы угодить отцу, г-н Пруст поступил на службу в библиотеку Мазарини помощником библиотекаря и одновременно занимался еще и изучением права. Хоть ему и не платили жалованья, отец все равно остался доволен — самое главное, что сын теперь при деле.

— Правда, я все время был в отпуске, — смеясь, говорил мне г-н Пруст.

Нечего и говорить, продолжалось это совсем недолго. Он ушел из библиотеки и тогда же написал длинное письмо отцу, в котором объяснял, что это было лишь «потерянное время», так как он чувствует себя созданным только для литературы.

По словам г-на Пруста, между отцом и матерью произошло окончательное объяснение, после которого профессор Адриен Пруст заявил: «Хорошо, пусть будет так, я не буду заниматься им. Делай как хочешь».

— И мой милый папочка сдержал слово. Больше того, я знаю, что незадолго до смерти он говорил друзьям: «Вот увидите, Марсель еще будет в Академии!»

Уже много позднее я как-то спросила г-на Пруста, была ли уже у него в голове книга с ее названием, когда он писал отцу о «потерянном времени». Он улыбнулся, но ничего мне не ответил.