Артем Драбкин - «Сапер ошибается один раз». Войска переднего края

На Дону, в районе города Серафимович, завязались тяжелые бои. Мы там немцев разгромили и тут же в ночь на 17 октября 1942 года получили задачу захватить плацдарм в районе хутор Кузнечиков — станица Усть-Хоперская. Белов мне говорит: «Рябчуков, что будем делать?»

А табельных средств нет, потому что дивизия потеряла все. Я приказал у жителей ворота поснимать и сделать плоты из них, потому что три полка надо переправить. И мы в ночь на 17 октября переправили дивизию — немцы не ожидали. Мы им нанесли тяжелый удар, отбросили их на 12–15 километров, аж на дорогу Клетская — Серафимович. Я сразу приказал саперам минировать дорогу, прикрыли тут дивизию. Немцы пытались нас выбить — не смогли. Мы воевали на этом плацдарме до 25 октября примерно. Потом стали видеть, что на левом берегу сосредотачиваются войска; 21-я армия сначала занимала оборону на широком фронте, потом на узком. 19 ноября Донской и Южный фронты нанесли удар по немецкой группировке.

Далее дивизия участвовала в контрнаступлении под Сталинградом, освобождении Донбасса, обороне под Ворошиловградом с ноября 1942 года до лета 1943 года, в боях на реке Миус в составе 5-й ударной армии.

В конце августа 1943-го наша дивизия перешла в наступление на узком фронте в направлении Саур-Могила; наш саперный батальон прикрывал балку Камышеваха, это примерно 5–7 километров от Саур-Могилы. Немцы решили дивизию потеснить, вернуть утраченные участки. Мой батальон в балке Камышеваха действовал не как саперный, а как стрелковый. На нас пустили 10 танков, из них 4 мы подбили из ПТР и два танка взорвались на минных полях. 27 августа в бою немцы, видимо, заметили, что у меня из-под маскхалата выглядывал бинокль. Видимо, они сразу поняли, что это командир. Со второго снаряда они меня тяжело ранили.

Ординарец подбежал — у меня изо рта кровь идет и нога перебита. Я говорю:

— Рви халат, затягивай мне рану, подними бедро кверху!

Ездовой был в кустах с дрожками, на дрожки меня взвалили. И генерал Белов меня встретил в лесопосадке:

— Рябчуков, что с тобой?

— Ранили, — говорю.

— Ну как же так?

— Товарищ генерал, всякое бывает на фронте!

Он ординарцу говорит:

— Вези его на хутор Политотделец, там медсанбат. Быстро!

И он меня привез в Политотделец, сделали мне первую операцию. Операция была долгая, тяжелая, около четырех часов осколки вынимали и прочее. И врач сказала:

— Василий Николаевич, ты не вернешься в дивизию. Если вернешься, то не скоро.

— Как не скоро?! Командир дивизии сказал, что…

— Ну, мало ли, что он сказал. Вы же без ноги практически.

Ординарцу врач сказала, что по приказу генерала Белова он должен доставить меня во фронтовой госпиталь. Госпиталь № 1459 находился в Астрахани.

Меня ординарец доставил в Сарепту, такой населенный пункт под Сталинградом, — там уже стоял пароход, который всех больных и раненых отправлял в Астрахань. В этот же день мне сделали перевязку, и на пароход. А ординарец мне говорит:

— Товарищ командир, а ведь я сам саратовский.

— Ну, это очень хорошо.

— Вот Волга, тут рядом дом мой!

— Кто же дома у тебя?

— Дома у меня мама осталась одна, а брат в Ленинграде воюет.

— Ладно, Саш, решим, когда приедем туда.

Приехали в Астрахань. Госпиталь размещался в бывшем рыбацком техникуме, стоявшем прямо у Астраханского Кремля. Привезли туда, хирург вышел, посмотрел, сказал, что надо ампутировать. Я отказался, и ординарец рубит:

— Я командира не отдам, чтобы ампутировали! Ему надо ногу спасти. Если его в первый день спасли, не дали в госпиталь отправлять, то сейчас здесь я командую!

Хирург пожал плечами. Фамилия его была Каплан, родом он был из Таганрога, работал с хирургом по фамилии Богораз. Еще перед войной Богораз попал под трамвай, отрезало ему ногу. Богораз сам себе делал операцию, а Каплан ему ассистировал. Он говорит:

— Василий Николаевич, поскольку Богораз сейчас в Москве, я буду делать вам операцию с дочерью. И будет Щетинина Анна Ивановна, начальник хирургического отделения, а госпитальный хирург не будет присутствовать. Дочь будет со мной оперировать, а Щетинина будет ассистировать.

Они мне делали около пяти часов операцию, причем операцию делали ночью, а не днем. На рассвете, когда я очнулся — знаете, у хлороформа запах такой, голова шумит, — он мне говорит:

— Теперь все в порядке, теперь дело за медсестрами и врачами госпиталя.

И я там пролежал до 16 или 17 мая 1944 года, когда упросил уже меня выписать.

— А так еще надо было лечиться?

— Да, еще лежать — раны открыты, свищи. Врач говорит:

— Куда ты спешишь?

— Доктор, война на исходе. Чего же я буду лежать?

— Да тебя на фронт не пошлют. Мы тебя комиссуем сейчас, вторую группу дадим. Я тебе как хирург говорю. Мы тебе справку дадим, что ты находился в госпитале с такого-то по такое-то. А инвалидность нигде не показывай — если где покажешь, то тебя в Москве комиссуют, и все.

— Есть, я запомню.

Я в Ростов прибыл, меня там хорошо приняли в отделе кадров, и у заместителя командующего по инженерным войскам я сказал, что хочу снова на фронт. Но он послал через Москву, поскольку старший командный состав туда направлялся из Северо-Кавказского военного округа. И я поехал в Москву. Приехал в Москву, что-то очень поздно приехал. Жена с работы пришла часов так в 11 вечера. Я подхожу к квартире, и она тоже подходит:

— Вася, ты вернулся?

— Вернулся!

— Ну, хорошо.

Наутро я пошел к командующему инженерными войсками. Он со мной поговорил:

— Ну что, Рябчуков, на фронт тебя посылать? Ты уже столько прошел — и польскую, и финскую кампании, и Бессарабию с Буковиной. А что, если мы тебя направим в авиацию?

— Это уже ваша задача, куда направлять. Я — солдат, я подчиняюсь.

В результате попал я в НИИ ВВС, служил начальником оперативного отделения штаба НИИ ВВС, закончил после войны Военно-Воздушную академию, служил до увольнения в запас в авиации.

— Расскажите об учебе в Киевском училище.

— Возглавлял училище комбриг Егоров — однофамилец репрессированного маршала. Старый офицер, эрудированный, знал хорошо английский, немецкий, французский языки; приезжали разные делегации, он с ними общался без переводчика. Когда мы прибыли в училище, я был старший, представился. Он сказал, что нас 10 человек разместят в отдельной комнате. Я отказался — другие курсанты посмотрят, скажут: что за привилегии? Москвичи приехали — им отдельную комнату, отдельная официантка. Мы хотели быть на общих правах — что Иванову, Петрову, — то и нам.

Он с комиссаром училища посоветовался, решил, что желание курсантов надо выполнить. Это было общевойсковое училище, выпускали командиров стрелковых взводов. Кто на «отлично» экзамены сдавал, тех выпускали командирами рот.