Анатолий Левандовский - Кавалер Сен-Жюст

— Что же ты предлагаешь? — спросил Робеспьер.

— Дополнить и уточнить твой план.

— И чем же план Сен-Жюста будет отличаться от плана Робеспьера?

— Повторяю, он останется тем же, но с учетом кое-каких деталей. После того, что мы только что выяснили, наметился единственный реальный выход: необходимо поладить с комитетами. И добиться, чтобы они пошли на уничтожение оппозиции в Конвенте. Если это произойдет, закон сработает, депутаты-изменники погибнут, а уж после этого, опираясь на обновленный Конвент, можно будет взяться и за комитеты.

— Но каким же образом мы можем «поладить» с комитетами?

— Прикинем. Нас трое: ты, я и Кутон. Полностью непримиримые в нашем Комитете лишь двое: Бийо и Колло. Жанбон Сен-Андре нам не враг; Ленде, Карно и оба Приера, умеренные, пойдут на переговоры и могут быть привлечены. Что касается Барера, то рассказанная тобою история о списке вполне выявляет его позицию: если нам удастся объединиться с пятью, он, всегда идущий за большинством, обязательно будет с нами. В таком случае двое непримиримых окажутся изолированными. И тогда головы депутатов-предателей падут. Таков общий план. Не думаю, что его так уж легко провести в жизнь: наверняка встретятся препятствия, прежде всего с Комитетом общей безопасности. Но это наш единственный шанс; используем его — победим, упустим — погибнем.

Робеспьер с сомнением посмотрел на друга.

— С чего же ты предлагаешь начать?

— На четвертое термидора созовем оба Комитета. Ты прибудешь как ни в чем не бывало. Поддерживай меня, чтó бы я ни говорил. Всеми силами избегай углубления конфликта. Остальное предоставь мне.

Робеспьер утвердительно кивнул, но тень сомнения с его лица не исчезла.

Они собрались к вечеру, рассчитывая на всю ночь, оба Комитета в полном составе; явился и Робеспьер, вызванный особым решением. Все смотрят друг на друга, словно впервые встретились. Что-то подсказывает им: предстоят необыкновенный вечер и необыкновенная ночь, сулящие, быть может, начало новой эры; но каждый чувствует себя одиноким, находящимся под смертельной угрозой и вынужден собрать все силы духа, чтобы защитить и обезопасить себя. Это понимает Сен-Жюст. Выступление его готово, но он хочет дать высказаться им, чтобы схватить направление разговора и уловить степень враждебности; однако это понимают и они и тоже не спешат; молчание нависает, как дамоклов меч.

Но вот, оглянувшись по сторонам, начинает Барер. Речь его невнятна и упреки безличны; но хотя имя не названо, всем понятно, в кого они метят. Да, работа правительства нарушена, но лишь потому, что некоторые члены правительства уклоняются от исполнения обязанностей; да, террор не всегда применяется должным образом, но лишь потому, что некоторые члены правительства проводят непродуманные законы; впрочем, если эти члены правительства признают свои ошибки… и так далее.

Встает Робеспьер. Он напоминает, что и до его ухода дела шли не лучше. Разве реализованы благодетельные вантозские декреты? Разве созданы четыре комиссии, чтобы отделить преступников от невиновных и освободить патриотов? Террор и добродетель — две стороны целого, и если террор действует, а добродетель исчезла, чего же ждать?..

Колло подхватывает перчатку. Он громит «презренных интриганов», добивающихся неслыханного расширения террора, но относящих это за счет тех, кто сопротивляется их жестокости. Слышатся одобрительные возгласы.

Вадье возмущен задержкой дела Катрин Тео; Амар и Вулан обвиняют Робеспьера в превышении полномочий.

— Это я превышаю полномочия? — с гневом восклицает Робеспьер. — Да я вот уже шесть недель не появляюсь на вашей грязной кухне! — Побледнев, он встает, собираясь уйти. Сен-Жюст кладет ему руку на плечо, заставляя сесть. Он призывает к спокойствию. И столько властности в его жесте, столько горделивого величия в холодном лице, что все смолкают. Тогда он начинает речь.

Враги спят и видят крушение нынешнего режима во Франции. О близком падении республики предупреждают агенты и послы иностранных государств…

Внимательно оглядев присутствующих, он повысил голос:

— Зло достигло кульминации; оно ведет нас к анархии чувств и воли. Конвент наводнил страну невыполненными, а то и невыполнимыми декретами. Комиссары при армиях транжирят национальные богатства и не думают о победах. Представители на местах узурпируют власть и скупают золото. Как прекратить эти нарушения, как ликвидировать беспорядок в жизни республики, как добиться соблюдения законов? Я вижу одно лишь средство — создание прочных республиканских учреждений. Но пока их нет, необходимо единство правительственных средств, сочетание национальной энергии с политическими мерами, которые в древности умели так мудро применять…

Сен-Жюст замолчал. Раздались крики: «Говори яснее!», «Что ты имеешь в виду?», «Объясни, чего ты хочешь!»

— Прекрасно, я объясню. Наши комитеты сделали много для торжества республики. Но власть их, нарушаемая склоками, личной злобой, борьбой честолюбий, явно недостаточна. Нам нужна иная, более надежная и действенная сила.

— Личная диктатура? — злобно спросил Колло.

— Нет. Режим Суллы и Цезаря мне отвратителен, как и вам. Но есть иная форма власти, кратковременная, гибкая и подлинно народная, — патриотическая группа во главе с достойным гражданином. Это цензура. В отличие от диктатуры, она внушает страх не управляемым, а управляющим, не народу, а правительству. Она сводится к проверке и перестройке всех органов республики на истинно демократических началах. Она в конечном итоге и приведет нас к республиканским учреждениям.

Все сидели воды в рот набрав. Бийо чуть улыбался. Колло был красен как рак. Вадье растерянно вертел головой. Вулан и Амар смотрели друг на друга. Остальные не скрывали удивления.

— Я вижу, вы поняли меня, — продолжал Сен-Жюст. — Остается вопрос о главном цензоре. Нужен человек, который обладал бы умом, силой, патриотизмом и духовным благородством; он должен быть до самозабвения предан революции, ее принципам и целям, свободе и безопасности народа; он должен олицетворять добродетель, твердость и неподкупность, дабы снискать полное доверие граждан. Есть ли среди нас тот, кто обладал бы всеми этими качествами?

Оратор не ждал ответа, он ответил сам:

— Да, вы знаете, он есть. Это Робеспьер. Предлагаю, чтобы он был немедленно инвестирован должностью верховного цензора. Завтра объединенные комитеты сделают об этом представление Конвенту.

Пока Сен-Жюст говорил, Неподкупный, все поняв, вскочил и нервно зашагал по залу. Теперь, прежде чем кто-либо раскрыл рот, он возмущенно воскликнул:

— Кто мог внушить тебе подобную мысль, Сен-Жюст? Общее руководство нам необходимо, я понимаю это не хуже тебя. Но чем отличается твоя цензура от диктатуры? К тому же в Конвенте есть и помимо меня депутаты, достойные занять высокий пост.