Антон Бринский - По ту сторону фронта

И добилась того, что ее пропустили в лагерь.

Мы в это время обедали. Я приказал угостить неожиданную гостью кашей. Она неторопливо жевала ввалившимся ртом и разглядывала окружающих. Потом подошла к Ивану Крывышко, сняла с него шапку и, прищурив глаза, сурово поджав губы, погладила жесткой ладонью по голове. Потом — другого бойца, потом — третьего… Приласкала? Нет. Слишком серьезно было лицо, слишком резки жесты. Скорее, это был осмотр наших голов, и только под конец этого своеобразного осмотра старуха немного подобрела, немного смягчилась. Тогда я разговорился с ней. Старушка оказалась словоохотливая.

Полька и, должно быть, верная католичка, Юлиана Теодоровна Пшевлоцкая много наслышалась о партизанах и пришла в лагерь с единственной целью — посмотреть на них.

— В костеле ксендз говорил, что партизаны — это нечистая сила, что у них рога растут и что они богом прокляты. Я прожила… вот уже скоро восемьдесят лет будет — и не видала людей с рогами. Пришла посмотреть, думала, ксендз говорит правду. А теперь вижу, что нет, что партизаны — такие же, как и все, люди. И еще лучше всех людей, потому что за нас страдают. Герои вы наши, защитники!.. А ксендз, — значит, он обманывает. Он с немцами. Они вместе народ душат… Так я и скажу… Я теперь знаю. Я сама партизан видела.

Бойцы окружили ее. Слушали. Поддакивали. Сами вступили в разговор. Наконец, она ушла, довольная и нами, и своим открытием, а беседа все еще продолжалась — беседа насчет темных душ, обманутых ксендзами и попами. Много еще их в западных областях Украины. Трудно с ними. И еще труднее с их духовными отцами.

Крестьяне рассказали мне о здешнем районном начальстве. Бургомистром в Высоцке сидел вредный старикашка, бывший православный священник, а комендантом полиции — белогвардеец Фомин, бывший казачий сотник деникинской армии. Оба они пошли на службу к немцам добровольно, участвовали в карательных экспедициях, расправах и допросах, жгли и расстреливали, следовательно, ни по своему прошлому, ни по своему теперешнему поведению никакого доверия не внушали. И все-таки я решил послать им письма: усовестить? напугать? — что получится.

Бургомистру — бывшему попу — торжественным тоном, с цитатами из Библии и примерами из истории напомнил, что во время нашествия иноплеменных «добрый пастырь» должен помогать своему народу, а не служить его поработителям; так и делали в древности «пастыри» русской церкви. Фомину написал, что он, несмотря на свое прошлое, русский человек и раньше дрался с немцами, и теперь его соседи и родственники, казаки-донцы, тоже дерутся с немцами, а он изменил. В обоих письмах были и упрек, и угроза, и требование искупить свою вину. Подпись — «Перевертайло». И к обоим письмам я приложил списки стихотворной речи старика Васинского, ссылаясь на нее, как на голос народа.

Письма были переданы через Назара Васинского какими-то боковыми, но абсолютно надежными путями. Я знаю, что оба предателя получили их. Но ответа не дали, хотя я и требовал ответа. Только бургомистр, как нам потом сообщил Дворецкий, кричал по нашему адресу, размахивая кулаками, что он нас всех передавит. Вот вам и «добрые пастыри»!

Как раз в это время на хуторе Задний Бор появились ковпаковцы. Это было недалеко, и я решил съездить туда повидаться с соседями. У них было задание взорвать мосты у Домбровицы и у Горыни (составная часть комбинированной операции, которую они называли «Сарнский крест»). Им нужны были проводники. Сидельников как командир отряда выделил в их распоряжение четверых. Леоновец, пожилой уже человек, бывший председатель Хочинского сельсовета, и шестнадцатилетний связной «Пидпильной спилки» Адам Левкович повели ковпаковцев к Горыни. К Домбровице пошел Иван Бужинский и еще один старик, фамилию которого я не помню. Задание было выполнено успешно.

В Заднем Бору я познакомился с командиром роты ковпаковцев Иваном Ивановичем Бережным и, разговаривая с ним, упомянул о нашем центре на Червонном озере.

— А, это Батя! — сказал Бережной, вспоминая свои встречи с нашими товарищами.

— Был Батя, а теперь его отзывают в Москву, — ответил я. — Теперь там начальником Черный.

— Черный? Капитан? Иван Николаевич?

— А вы его откуда знаете?

— Как же! Старые друзья. Учились и работали вместе.

Оба мы посмеялись над тем, как тесна все-таки земля: везде найдутся знакомые; я рассказал о работе с Черным на Выгоновском озере, Бережной — о прежней их дружбе, и расстались мы только тогда, когда ему надо было собираться на операцию, а мне — возвращаться в Хочин на совещание.

Для совещания выбрали в Хочине дом попросторнее, и к вечеру — к назначенному сроку — туда явились не только представители других деревень, но и представители других районов.

Говоря об активной борьбе с фашистами и в то же время зная, что нельзя в каждой деревне организовывать отряд, я рассказал на этом совещании о том, как мы в Белоруссии создавали группы народного ополчения. Хотел поделиться опытом, думал, что и здесь можно будет целые деревни записывать в такие группы. Но меня поправили. В Западной Украине этого не выйдет, нет такого единства, которое мы встречали на Витебщине. Национальная, социальная и религиозная рознь здесь еще слишком остра. Этим пользуются фашистские провокаторы, кулачье и уже появившиеся группы буржуазных националистов. Пришлось согласиться и основной организационной формой признать антифашистские комитеты, то есть группы той же самой «Пидпильной спилки».

Как только совещание кончилось, Казимир Бужинский (брат Ивана) сказал мне, что в соседней хате дожидаются два ксендза.

— Что им надо?

— Не знаю.

— Да мне уж и говорить-то с ними некогда — пора в путь.

— Неловко — они нарочно приехали.

Скрепя сердце пришлось согласиться. Я прекрасно понимал, что здесь, в Западной Украине, положение совсем иное, чем на востоке. Слишком свежи были примеры попа-бургомистра и ксендза, рассказывающего в костеле, что партизаны — нечистая сила. Разговор подтвердил мои сомнения.

Один из ксендзов — помоложе, бойчее и поласковее — начал:

— Пан разрешит? Нам хотелось бы побеседовать с паном.

Другой — пожилой и мрачный — только хмыкнул: кожа на его бритых щеках сморщилась, имитируя улыбку. Он почти не принимал участия в разговоре.

— Пожалуйста, — сказал я. — Чем могу быть полезен?

— Может быть, удобнее наедине?

В хате были Казимир Бужинский, Сидельников, Антось и Назар Васинский.

— Что за секреты? Что вы хотите?

— Нет, почему секреты? — Молодой ксендз обиделся или смутился. — Мы хотим, чтобы поляки сами освобождали Польшу.

— Разве мы возражаем? Мы тоже хотим этого.

— Оружие, — буркнул пожилой.