Антон Бринский - По ту сторону фронта

«Батя, нас предал Сергей. Держим бой. Будем биться до последнего патрона. Живыми не сдадимся. Прощайте!»

Написал и бросил тут же в сарае; потом — на другой тридцатке, потом — на третьей: какая-нибудь из них попадется в руки наших друзей.

Мы не переставали следить за врагами сквозь щели сарая.

На белом фоне сугробов видно было, что полицаи прошли двором в хату. Должно быть, обыскивали ее и вернулись обратно во двор. Держась на приличном расстоянии от двери сарая, Сергей прокричал:

— Сдавайтесь, ребята! Вас четверо, а против вас — восемьдесят четыре человека. Что вы будете умирать за большевиков? Если вы сдадитесь, вам все простят. Вам хорошую работу дадут.

Голос его срывался, должно быть, от страха, а слова подсказывал Корзун, угрожая ему пистолетом. Мы молчали, и предатель, обращаясь уже не к нам, негромко произнес:

— Я вам говорил. Комиссар живым не сдастся. И остальные такие же заядлые.

Полицаи снова начали стрельбу. А мы лежали, притаившись, на земляном полу и не отвечали ни на слова, ни на выстрелы.

Враги решили перехитрить нас. В нашем сарае, только в другой стороне, стояла корова вдовы Соколовской. Полицаи воспользовались этим: сунули в руки старухе фонарь, послали ее вперед, якобы за коровой, а сами за ней, с гранатами.

Разгадать этот нехитрый маневр было легко. Я приказал своим:

— Приготовить гранаты. Будем прорываться.

Как только передний полицейский подошел шагов на пять, Куликов выстрелил в него из пистолета, а я, распахнув дверь сарая, выскочил наружу.

— За Родину! Смерть предателям! Ура!

Куликов и Сураев бросились следом за мной.

Полицейские сразу очистили двор, а мы, стреляя на ходу, выбежали из ворот. Я бросил вслед убегавшим одну гранату, потом вторую и был уже посреди улицы. Но пулеметы противника ударили с обеих сторон. Сураев упал, и мне пришлось вернуться.

— Сураев, ты жив?

— Жив.

— Ну, ползи назад.

А сам я задержался во дворе, чтобы захлопнуть ворота, благо у них была только одна створка. Опомнившиеся полицаи снова усилили огонь, бросали через забор гранаты, но теперь им почти не было видно двора; только калитка оставалась незакрытой.

Возвратившись в сарай, я увидел, что товарищи мои приуныли. И было отчего. Прорваться не удалось, патронов оставалось по одной обойме, гранат не осталось вовсе. А как бы они были нужны нам! Что будем делать без них?.. С гранатой в руке партизан бросается на десяток противников, и враги бегут от его грозного оружия. Так случалось не раз, и ярким примером этого была последняя наша вылазка. Но без гранат…

[стр. 86–87]

И вдвоем мы начали мастерить второе чучело, собирая для этого всякое тряпье, которое попадалось под руки. Немного помешал нам поросенок, оставшийся в хате. Он вдруг завизжал в своем углу, и это вызвало со стороны полицаев новую волну огня.

Закончив работу, мы выставили оба чучела во двор, прислонив их к стене хаты. Одно из них опустилось на завалинку. В полумраке лунной ночи, да еще на большом расстоянии, полицаи примут чучела за людей.

С нами был запас рукописных листовок о разгроме немцев под Москвой и о взятии советскими войсками Ростова. Они предназначались для распространения в Чашниках, Черее, Лукомле. Теперь весь этот запас мы разбросали по хате, во дворе и по сараю. То же сделали и с тридцатками, на которых я написал послание Бате. Пусть хоть, одна листовка, хоть одна записка ускользнет от внимания предателей и попадет в руки честных советских людей.

Уходя из хаты, я показал Сураеву батарею пустых бутылок.

— Забирай. Это будет у нас вместо гранат.

Оставалось выполнить главную и самую трудную часть моего плана: пока полицаи со стороны улицы будут воевать с чучелами, нашими безответными помощниками, мы пробьемся к озеру через огороды, где стоит только один вражеский пулемет.

Время дорого. Пятый час. Мы уже девять часов в окружении. Скоро начнет светать, на помощь полицаям подойдут немцы, тогда нам не сдобровать. Надо прорываться. Но — луна, предательская луна. Как она надоела нам! Как мы ее проклинали в эту ночь! Висит вверху, и хоть бы облачко! Только изредка будто бы легкий туман застилает ее яркий серебряный диск.

Выбрав удобный момент и скрываясь в черной тени, которую бросает сарай, мы перелезаем через забор. Огонь не прекращается, и это к лучшему: занятые своим бестолковым делом, враги не замечают нас… Скорее!.. Пора!.. И мы рванулись в отчаянную атаку, расходуя последние патроны и бросая бутылки в пулеметный расчет.

Нападение было внезапное, да к тому же одна из бутылок ударилась о пулеметный ствол и разлетелась вдребезги перед самым лицом первого номера. Ошеломленные полицаи бросились наутек. А когда они опомнились и когда их сподвижники на улице догадались о нашем бегстве, мы уже миновали огороды, скатились с крутого берега и мчались что было сил по Лукомльскому озеру, по твердому снежному насту.

— Врассыпную! — кричал я на бегу. — Не сбивайтесь в кучу!

Пули свистели над нами, на белом фоне озера мы представляли хорошую мишень, и все же ни одного сколько-нибудь серьезного ранения не получили.

А позади нас от гурецкого кладбища к Симоновичам спускались две машины. Мы видели свет их фар, наверно, это и были немцы, явившиеся на помощь Тесленку.

Мы вырвались из окружения, но наши мытарства продолжались. Куликов и Сураев бежали через озеро, приняв немного вправо, прямо в лес, и уж лесом добрались до партизанской базы. А мы с Немовым взяли левее и не могли соединиться с ними, так как навстречу нам с противоположного берега, из деревни Вал, занятой немцами, началась стрельба. Да и рассвет приближался.

Выйдя к дереве Перховщина, мы вынуждены были спрятаться в колхозном сарае. Здесь провели остаток ночи и весь следующий день, без пищи, обманывая голод курением, благо в хате у Соколовских я нашел немного табаку. Мороз не давал мне покоя. Выбегая из сарая во время боя, я бросил полушубок, остался в одном только ватнике и теперь усиленно хлопал себя руками, стараясь разогреться, А Немов, потрясенный пережитым, все еще не мог опомниться и повторял:

— Товарищ комиссар, неужели мы живы?

— Живы, живы. И еще долго будем жить, — смеялся я в ответ.

По всем окрестностям рыскали фашисты, но отыскать убежавших партизан не могли. А на другую ночь мы отогрелись у старого нашего друга, колхозного бригадира Кузьмичева. Жил он небогато, но у соседа его, Ивана Соломина вчера закололи кабанчика. Соломин радушно угощал нас, да еще на дорогу дал. А узнав, что я остался без полушубка, подарил хороший кожух.

— Носи, комиссар, на здоровье, не мерзни.

Вместе с гостеприимными хозяевами мы посмеялись над обманутыми полицаями, а Кузьмичев рассказал, что двадцать четвертого числа лукомльская, чашницкая, краснолуцкая, холопиничская и кащинская полиция целый день торчала в Перховщине и в соседней деревне Обузерье. Полицейские выпивали и похвалялись: