Антон Бринский - По ту сторону фронта

Довбыш явно чувствовал себя виноватым, пытался оправдаться:

— Да ведь это, собственно, Тамуров выдумал. Им там в Григоровичах не сидится спокойно, он и подбил Ванюшку, а потом пришли сюда вместе: так и так — посылай. Я не сразу согласился. Вот еще мы с Насекиным говорили, и Насекии сказал: посылай. А ведь вы знаете, какой парнишка настойчивый. Привязался — что хочешь делай…

Этот разговор нисколько не успокоил меня. Оставалось ждать и надеяться, что мальчик справится со своей задачей. А пока никаких известий не было, и мы только вспоминали о нашем маленьком товарище, о его горячем характере, о его клетчатой кепке.

В конце марта 1942 года я и лейтенант Перевышко ехали в Липовец на совещание с подпольщиками и представителями народного ополчения. Снег был мокрый и уже начинал проваливаться, лошадь тянулась медленно по тяжелой лесной дороге. Недалеко от опушки Перевышко выскочил из саней.

— Размяться, что ли!

Пошел вперед. Я — за ним, потому что и у меня затекли ноги от долгого сидения.

Вижу, впереди еще сани. Это тоже наши: издали я узнал Садовского и Сыско. С ними мальчишка. И вдруг он бросается к Перевышко, здоровается и, слышу, говорит:

— А где товарищ комиссар?

А голос знакомый, Ванин голос, и вот уж он сам неуклюже бежит ко мне по размякшей дороге, протягивает руки, и я подхватываю его.

— Здравствуйте!

— Здравствуй! Откуда ты взялся?

Мне показалось, что он вырос немного, но, может быть, только показалось. А лицо все такое же: курносое, задорное, и белесые вихры выбиваются из-под шапки.

— Садись в наши сани. Рассказывай!

Но разве расскажешь что-нибудь толком на радостях, в первые минуты встречи? Он хотел было принять официальный тон и доложить по правилам, но не сумел. И я не сумел быть в эти минуты начальником: губы сами собой растягивались в улыбку, и на язык просились хорошие и теплые, совсем не официальные слова.

— Трудно пришлось? Голодал?

— Всякое было. — Мальчик не хотел жаловаться.

— И донесение доставил?

— Доставил. В сохранности.

По дороге мы так и не успели переговорить обо всем, а потом совещание целиком захватило меня, и только после него Ваня рассказал мне подробно всю историю своих скитаний. Сначала добрался до Борисова. Там (недаром он был партизанским разведчиком) разузнал, что одна из немецких частей отправляется на фронт. Он все время ходил возле немца-шофера, носил ему воду, разжигал костер и в конце концов упросил захватить с собой. Довезли его до Орла. Фронт рядом, но через него не пойдешь запросто, как, бывало, ходил от Гурца до Чашников. Долго пришлось разведывать, выспрашивать, скитаясь в прифронтовых деревнях. Нашелся один старик, знающий тайную и трудную дорогу туда, на советскую сторону. Говорили, что он не раз уже провожал по ней наших солдат и офицеров, выходивших из окружения. Но когда Ваня обратился к нему, он строго прикрикнул на мальчика. «Да ты что! Куда ты пойдешь?.. Выдумал!..» И сначала даже разговаривать об этом не хотел. Однако Ваня не унимался: упрашивал, надоедал и в конце концов начистую рассказал о своем поручении; только тогда старик смягчился и согласился показать дорогу. Непролазной чащобой по приметам, знакомым только ему одному, целый день вел он маленького партизана на восток и наконец сказал: «Ну а теперь иди куда хочешь. Здесь — наши». Сразу все стало просто и легко. Красноармейцы одной из рот приютили и обогрели нашего связного, политрук взял у него донесение и отправился в штаб, а письма, которые принес Ваня, запечатали в конверты и отправили по адресам.

Недели две провел Ваня в этой роте, обжился, перезнакомился со всеми, нашел земляков, рассказал им, что творится в родных местах, Обещал передать родственникам их письма, когда пойдет обратно. Впрочем, отпускать обратно его не хотели. Трудно было мальчику убедить взрослых людей, что он снова сумеет проделать весь этот тяжелый и опасный путь, И все-таки наконец они согласились. Вместе с партией разведчиков, уходивших во вражеский тыл, во второй раз пересек он линию фронта, неся зашитыми в своей одежде патриотические антифашистские листовки и письма к родным от солдат… Потом по дорогам и без дорог пошел один, направляясь на северо-запад. Иногда подвозили попутчики, но чаще приходилось идти пешком. Тут он и голодал, и холодал. Где переночует, где попросит поесть, а порой и попросить нечего, да и переночевать негде. Прямо в лесу раскладывал костер и ложился спать у костра на голодный желудок…

— А не страшно было? — спросил я у Вани, когда он окончил свой рассказ.

— Нет. Только уж очень скучно.

Мне не хотелось отпускать Ваню от себя.

— Ну, теперь ты будешь моим адъютантом.

Некоторое время мальчик находился при мне. Бывало, только я сниму свой автомат, он начинает его чистить — очень уж ему понравилось это оружие.

Помню, с какой завистью смотрели на Ваню деревенские ребята, когда он появлялся вместе с нами. Но даже в скептических замечаниях: «Ну и партизан! Чего он может! Я бы тоже сумел!» — чувствовалось больше уважения, чем зависти. Еще бы! Он идет с большими настоящими партизанами, у пояса его настоящий пистолет в желтой кобуре. И задания он выполняет настоящие. Ребятишки знали это. У Вани даже была своя, детская, сеть разведчиков, он от них многое узнавал: ведь иногда дети замечают больше взрослых. Бывало, они сами окликают его на околице: «Ваня! Ваня!» — и что-то шепчут ему тайком от больших. Или соберутся кружком, а он, как начальник, что-то объясняет, дает какие-то поручения. Тамуров глядит и смеется: «Вот Тимур и его команда!»

А бывало и так: мы остановимся завтракать в какой-нибудь хате, глядим — а Вани уж нет. Где? «На улице ваш герой, в снежки играет». Но это ненадолго: через пять или десять минут он опять с нами, опять серьезен и готов выполнять любое поручение.

Старшие, особенно старухи, иногда жалели Ваню:

— Ай-яй-яй, какой маленький! Как ты живешь в лесу! Ведь, наверно, холодно.

И тянется старушечья рука погладить белокурую головку.

Но Ваня не любил таких нежностей, обижался на эту жалость, глядел исподлобья и отстранялся от ласковой руки:

— Я совсем не маленький!.. Почему только взрослые могут быть партизанами?

Неподдельная обида звучала в его голосе. Ему вовсе не хотелось выделяться среди нас, хотелось быть таким же, как и все остальные партизаны.

Каждый боец нашего отряда по-своему заботился о Ване. Группы, возвратившиеся после боевых операций, приносили ему немудреные деревенские гостинцы: грушу, пару яблок, кусок какого-нибудь пирога, драченик. Каждый радовался, старался поговорить с ним:

— Ну, как ты жил, пока нас не было? Скучал?.. Тебе бы в школу ходить надо… А мы вот проходили деревней — пустая стоит школа, всю ее фашисты запакостили… Что ведь делают, гады!.. А ребенок вместе с нами страдает… Собаки рыжие!..