Игорь Минутко - Рот Фронт! Тельман

- Это ложь! - спокойно перебил Тельман.

- Что именно ложь? - спросил Геринг, явно подавив гнев.

Эрнст Тельман поднялся с кресла и, глядя в ненавистное толстое лицо, сказал спокойно и твердо:

- Господин министр-президент, я делаю вам официальное заявление. Во-первых. Сказанное вам теми, кто присутствовал при моем допросе, продолжавшемся четыре с половиной часа и сопровождавшемся истязаниями, будто я категорически отказался давать показания чиновникам в военной форме, не соответствует действительности. Только один из них, а именно Гиринг, почти ваш однофамилец, - не удержался Эрнст, - был в военной форме. Это и есть ложь. Во-вторых. Я требую, чтобы из этого ада меня немедленно перевели обратно в Моабит. И не сомневайтесь, господа, все, что здесь со мной происходит, очень скоро станет известно в Германии. И не только в Германии,

Геринг и Дильс переглянулись.

Молчание затянулось.

- Хорошо, - сказал наконец Геринг, глядя в стол. - Я согласен принять это ваше заявление.

Дильс нажал кнопку, утопленную в боковой поверхности письменного стола.

Вошли два гестаповца.

- В камеру.

...И прошли еще три томительных дня. Ни допросов, ни прогулок, ни свиданий с близкими.

Эрнст Тельман стал готовиться к самому худшему.

Двадцать третьего января 1934 года дверь камеры открылась. В проеме ее стояли четыре гестаповца, которые присутствовали на первом допросе.

- Выходи! С вещами!

...И опять недавно выпавший снег ослепил его на просторной Принц-Альбрехтштрассе. У подъезда стояла черная легковая машина,

Эрнста Тельмана втолкнули на заднее сиденье двое гестаповцев, сдавили с обеих сторон крепкими, упитанными телами.

Поехали. Следя за маршрутом, он с облегчением понял: в Моабит.

- Слушай, красная собака, - заговорил гестаповец, сидящий справа от него, когда впереди уже замаячила тюрьма, - предупреждаем... Если во время процесса в имперском суде ты откроешь рот, чтобы вякнуть о том, что с тобой происходило у нас, знай: мы вытащим тебя прямо из суда и загоним в такое место, где ты замолчишь навсегда. Притом не сразу. Понял?

Эрнст Тельман ничего не ответил, однако спокойно посмотрел в бегающие крысиные глаза, полные ненависти, усмехнулся и подумал: «Уж это я сделаю непременно, можешь не сомневаться, скотина».

И гестаповец отвел в сторону взгляд.

Машина въезжала в ворота тюрьмы Моабит.

Четыре с половиной года массовой империалистической бойни превратили Европу в ад. Потоки крови миллионов убитых, миллионов раненых залили землю. Неописуемая нищета, эпидемии, голод свирепствовали в течение четырех с половиной лет войны среди трудящегося населения, в то время как в штаб-квартирах не прекращались пьянство и кутежи, в то время как спекулянты, наживавшиеся на войне, магнаты промышленности и владельцы военных заводов загребали огромные барыши.

Четыре с половиной года войны благодаря бесстыдной социал-патриотической пропаганде СДПГ массы использовались в качестве пушечного мяса для империалистических генералов. Четыре с половиной года войны небольшой отряд под руководством Карла Либкнехта, Розы Люксембург, Лео Иогихеса и Франца Меринга, один во всей Германии, высоко держал знамя социализма, знамя революционной классовой борьбы и неустанно вел среди масс борьбу за пролетарскую революцию, за революционное окончание империалистической войны.

В течение четырех с половиной лет, прошедших после 4 августа 1914 года, когда Социал-демократическая партия Германии позорно перебежала в лагерь вильгельмовского империализма, лишь изредка вспыхивали искры революционной классовой борьбы германских рабочих: 1 мая 1916 года, когда Карл Либкнехт организовал в Берлине демонстрацию против правительства и войны, за что он был брошен в тюрьму; в январе 1918 года, когда в Германии и Австрии под влиянием великой русской революции вспыхнули забастовки рабочих военных заводов, когда в Берлине - в Веддинге и в Моабите - состоялись массовые демонстрации, происходили первые столкновения пролетариев с полицией, опрокидывались трамвайные вагоны и пламя революции лишь с большим трудом было погашено в результате позорного предательства Эберта и его подручных.

Но вот в ноябре 1918 года массы, которых в течение четырех с половиной лет обманывали и мучили, вышли из повиновения. Началось это в Киле. Восстание матросов в первые дни ноября послужило сигналом. Стихийно, не сознавая своей цели, матросы захватили в свои руки власть и подняли красное знамя. За Килем последовали Гамбург и Мюнхен. Движение, особенно в Гамбурге, носило с первых же дней открыто пролетарский характер. Массы судостроительных рабочих братались с солдатами и матросами и создали революционный совет рабочих и солдатских депутатов Гамбур га - орган для руководства восстанием пролетариата, просуществовавший, правда, лишь несколько дней.

Берлин выступил только 9 ноября. В этот день, ровно десять лет назад, рабочие под руководством «Союза Спартака» во главе с Карлом Либкнехтом вышли на улицы, направились к казармам, разоружили войска, братались с солдатами. Красные знамена развевались над императорским дворцом, над рейхстагом, н ад Берлином. Но в здании имперской канцелярии, где только что была резиденция последнего военного канцлера Вильгельма II - принца Макса Баденского и его кайзеровских статс-секретарей Шейдемана и Густава Бауэра, появились те же самые Эберт, Шейдеман и Ландсберг. Это они еще утром 9 ноября в «Форвертс» призывали рабочих к спокойствию, к продолжению работы на предприятиях и за четыре дня до этого послали своего друга Носке в Киль, чтобы задушить там движение матросов. Это они изо дня в день призывали к «выдержке» и «подписке на военные займы» и за неделю до 9 ноября еще пытались сохранить на троне Вильгельма II , а 9 ноября - хоть кого-нибудь из династии Гогенцоллернов. И именно эти самые смертельные враги пролетарской революции объединились и вместе с колеблющимися лидерами независимцев создали свое «революционное правительство».

Какова же была ситуация? Объективное положение отвечало всем условиям, необходимым для победы пролетарской революции и установления господства пролетариата, как их охарактеризовал вождь мирового пролетариата Ленин. Господствующий класс и его государственный аппарат были ослаблены в результате поражений, понесенных в мировой войне, орудия власти пришли в негодность, войска и полиция уже не могли больше оказывать сопротивление революции. Если бы это зависело от воли генералов и офицеров, то 9 ноября в Берлине строчили бы пулеметы, очищая улицы от п ролетарских масс. Пулеметы уже давно были установлены в учреждениях, в подвалах и в подъездах. Но не было солдат, которые были бы готовы пустить в ход эти пулеметы против пролетарской революции.