Миньона Яновская - Пастер

Теория его действительно была сильна. Он не преминул доказать ее самым необычным образом, способом, от которого одни пришли в неописуемый восторг, другие — в яростное возмущение. Но когда он привел им свои доказательства, они вынуждены были заглушить ярость, так очевидно было это доказательство. Правда, они продолжали оставаться его врагами, но им пришлось уйти в подполье.

Многие врачи, беспристрастно относившиеся к открытиям Пастера, старались подтвердить его теорию в своей медицинской практике. Они теперь ни одного больного, погибшего от хирургической инфекции или женщину, погибшую от родильной горячки, не оставляли, чтобы не исследовать кровь и не поискать в ней бактерий. И вот однажды профессор университета в Нанси Фельтц сообщил Академии наук, что в крови, взятой им у женщины, умершей от родильной горячки, он обнаружил неподвижные нити, простые или членистые, прямые или изогнутые.

Ничего подобного Пастер не обнаруживал при своих исследованиях родильной горячки. Естественно, он заинтересовался новым микробом. Он попросил Фельтца прислать ему несколько капель крови умершей.

По одному только описанию Фельтца Пастер уже разобрался в очередной путанице, так часто происходящей из-за бактериологического невежества врачей. Когда кровь прибыла и Пастер положил ее под микроскоп, он убедился, что догадка его верна. Он написал Фельтцу, что женщина умерла не от родильной горячки, а от сибирской язвы, которой ее заразили, по-видимому, уже в госпитале. В доказательство Пастер послал вместе с письмом посылку — трех живых морских свинок. Одной из них была привита кровь, присланная Фельтцем, второй — кровь лошади, больной сибирской язвой, из Шартра и третьей — кровь больной коровы из Юры.

Разумеется, об этом стало известно в медицинских кругах Парижа. Разумеется, эта «наглость» вызвала ярость медиков: как, опять этот Пастер, который имеет нахальство ставить диагнозы заочно, даже не взглянув на больную! Это поистине беспрецедентно! Он скоро совсем монополизирует и ветеринарию и медицину, и нам, бедным врачам, попросту нечего будет делать…

Пока шумел медицинский Париж, добросовестный Фельтц, получивший всех трех свинок в целости и сохранности, внимательно следил за ними до самой их смерти, которая не заставила себя ждать. Он наблюдал и видел, что все три свинки одновременно заболели, болезнь протекала у них одинаково, и умерли они одна за другой. А когда свинки погибли, он вскрыл их и не обнаружил никакой разницы между содержимым крови и состоянием внутренних органов у всех трех животных. В крови жили бактерии сибирской язвы, органы были характерно изменены. Животные погибли от «сибирки».

О чем потрясенный Фельтц написал и Пастеру и Академии наук: «Очень жаль, что я не был знаком с сибирской язвой в прошлом году; тогда я смог бы правильно диагностировать странное осложнение, жертвой которого явилась моя больная, и проследить способ заражения, что совершенно невозможно в настоящее время». Кое-что Фельтц все-таки попытался узнать. И он узнал, что умершая жила в маленькой комнате по соседству с конюшней; возможно, в ней находились больные лошади.

Все очевидней становилось, что врачам не обойтись без изучения бактериологии. Все больше и больше фактов собирали они, исследуя кровь своих больных, которая подтверждала теорию микробов Пастера. Все чаще и чаще ощущали свою беспомощность в постановке диагноза там, где речь шла о заразной болезни. Одним словом, необходимость признать теорию Пастера и всерьез изучить ее настоятельно стучалась в двери госпиталей и частных приемных, где работали мало-мальски добросовестные медики и ветеринары.

Между тем, ошеломленные потоком бактериологических открытий, старые врачи и профессора довольно беспомощно пытались защитить свои прежние представления. Не так-то просто отказаться от того, что веками считалось незыблемым, что вошло в плоть и кровь медицины, без чего, казалось, наступит полный крах, полный пересмотр этой науки.

«Нельзя рассматривать болезнь как отвлеченное понятие, — говорили эти медики, — мы должны лечить больного и заботиться о нем, а не думать об невидимых существах, которые якобы являются универсальным злом на земле. Не их же будем мы лечить! Что с того, что мы начнем с утра до ночи смотреть в микроскоп — от этого наши больные не перестанут болеть и умирать…»

Некоторым образом они были правы: что с того, что в крови больных найдены какие-то микробы, что с того, если даже эти микробы и являются возбудителями болезней? Как избавиться от них, если, по утверждению самого Пастера, они носятся повсеместно в воздухе, во всех уголках земного шара? Как лечить болезнь, вызванную внедрением этих микробов в организм человека, если невозможно понять, как они внедряются, и невозможно избавиться от них, когда они уже внедрены? Пусть даже в хирургии пресловутые асептика и антисептика принесли известную пользу, чего нельзя уже отрицать. Но как быть с терапией? Что ж, и тут поливать все карболкой — квартиры, где живут люди до заболевания, госпитали, в которые они попадают, заболев, или заставить их пить карболку и сулему, или вливать то и другое в кровь? Быть может, микробы от этого погибнут, но вместе с ними погибнут и люди!..

Они были по-своему правы. Пастер это знал. Пастер об этом неустанно думал, и в его дальнейшие планы как раз и входило: суметь найти методы борьбы с микробами, научиться лечить людей, заболевших микробными болезнями. Он знал, как это важно и как ответственно. И он готовился к этому исподволь, осторожно, не торопясь.

Ему нужно было сперва досконально изучить поведение хотя бы одного вида болезнетворных микробов, изучить так, чтобы можно было командовать им, как он научился делать это с возбудителями пебрины и флашерии. И тогда он сможет перейти от животных к человеку. И пусть все медики мира устраивают ему обструкции, пусть он погибнет на этом деле, зато будут спасены миллионы человеческих жизней, его сверстников и их детей, и детей их детей, и так во веки веков…

И он потихоньку, хотя, казалось бы, и стремительно, изучал сибирскую язву, раз уж судьба подкинула ему эту возможность.

А судьба словно бы нарочно подкидывала ему одну возможность за другой.

В те дни он писал своему школьному товарищу Жюлю Верселю:

«Я очень занят. Еще ни разу в течение всей моей научной карьеры я не работал так много, как сейчас, и ни разу не был заинтересован своими исследованиями, которые, надеюсь, прольют новый и яркий свет на некоторые отрасли медицины…»

И в эти же дни в Академию наук прислал длинный доклад какой-то школьный учитель, ветеринар из провинции Альфоре, некто Колен. На 17 страницах он доказывал, что в результате пятисот проделанных им опытов по сибирской язве он убедился, что утверждения Пастера ничего не стоят. Никакие бактерии тут не играют роли, есть только некий таинственный фактор в крови больных животных, который и вызывает заболевание. Он приводил описание своих опытов: он смешивал каплю больной крови с водой и заражал этой жидкостью животных, и они заболевали. Хотя в этой крови ему далеко не всегда удавалось обнаружить бактерии. Стало быть, говорил Колен, дело не в них, а в самой крови — носительнице невидимого болезнетворного начала. Вопрос о спорах он оставлял без внимания.