Анатолий Наумов - Посмертно подсудимый

К вопросу об идее неотвратимости уголовной ответственности Пушкин возвращается и в своих дневниковых записях 1833 года. Так, 29 ноября он фиксирует следующее событие и свое отношение к нему: «Три вещи осуждаются вообще – и по справедливости:…3) Выдача гвардейского офицера фон Бринкена курляндскому дворянству. Бринкен пойман в воровстве; государь не приказал его судить по законам, а отдал его на суд курляндскому дворянству. Это зачем? К чему такое своенравное различие между дворянином псковским и курляндским? Прилично ли государю вмешиваться в обыкновенный ход судопроизводства? Или нет у нас законов на воровство?» (8, 28). Бринкен Р. Е. был подпоручиком лейб-гвардии Семеновского полка, при помощи разных проделок обворовавший английский и другие магазины в Петербурге.

С исторической точностью в своих бессмертных художественных творениях дает поэт и характеристику судопроизводства феодально-крепостнической России. В особенности это нашло отражение в «Дубровском» и «Капитанской дочке». Знание современного изображаемым в них событиям уголовного процесса, которое показывает в них автор, безупречно с профессиональной в юридическом смысле точки зрения. Можно смело утверждать, что поэт весьма широко и успешно использовал при работе над этими произведениями те многочисленные нормативные материалы и вообще правовую литературу, которая находилась в его личной библиотеке (и о которой уже говорилось в начале этого очерка). Современного читателя-юриста не может не поражать, например, скрупулезно точное с юридической точки зрения, пространное (на нескольких страницах) изложение текста определения уездного суда по делу Дубровского, в результате которого у того незаконно было отобрано имение и попраны его дворянская честь и нравственное достоинство. В действительности же Пушкин фактически использовал подлинный судебный документ по аналогичному делу. В рукопись «Дубровского» вшита копия подлинного дела Козловского уездного суда от октября 1832 года «О неправильном владении порутчиком Иваном Яковлевым сыном Муратовым имением, принадлежащим гвардии подполковнику Семену Петрову сыну Крюкову, состоящим Тамбовской губернии Козловской Округи сельце Новопанском». В самой копии Пушкин в некоторых местах исправил фамилии Муратова и Крюкова на фамилии Дубровского и Троекурова. Предполагается, что копия этого тяжбного дела Пушкиным была, вероятно, получена от чиновника опекунского совета Д. В. Короткого, поверенного Пушкина и Нащекина. Нет нужды говорить о том, что использование документа в художественной прозе (столь характерное, если не модное, например, для нашего времени) введено в литературу еще Пушкиным.

Творчество Пушкина сохраняет в юридическом плане непреходящее значение и как источник изучения судопроизводства феодально-крепостнической России. Так, ярко выраженная кастовость николаевского «правосудия» выпукло очерчена в «Дубровском». Там же исторически точно воспроизведена и продажность судей всех рангов. О пытках, как неизбежных спутниках феодально-крепостнического судопроизводства, поэт говорит и в «Полтаве» (чего стоит только описание пыток Кочубея по поводу якобы зарытых им кладов), и в «Капитанской дочке», и в незавершенной «Истории Петра» (например, описание пытки, которой был подвергнут по приказу Петра царевич Алексей, зафиксированной в материалах его допроса: «Его показания, данные им собственноручно, были сначала – твердою рукою писанные, а потом после кнута – дрожащею») и в ряде других произведений.

Беззаконие феодально-самодержавной юстиции Пушкин обнажает художественными средствами путем противопоставления закона и правосудия, истины и правосудия (феодально-крепостнического). Так, в «Борисе Годунове» Шуйский на вопрос, почему он, имея на руках доказательства, не изобличил убийцу царевича Дмитрия – Годунова, отвечает:

В то же время законность, по мнению Пушкина, элементарнейшее необходимое условие правосудия. Не случайно даже для юного Пушкина закон ассоциируется со щитом и мечом в борьбе с нарушением прав человека. В известной оде «Вольность» он провозглашает:

Известно, что Пушкин был близок к декабристам, в числе которых были и его друзья-лицеисты Пущин и Кюхельбекер. Он переписывался с Рылеевым и А. Бестужевым, встречался с Пестелем, спорил с М. Орловым. Вряд ли в беседах с этими и другими декабристами не задевались темы законности и правосудия. Содержание этих бесед проглядывает, например, и через уцелевшие строки сожженной им десятой главы «Евгения Онегина». Характерно в этом отношении и письмо Пушкина к Н. С. Алексееву, датированное 1 декабря 1826 г. Адресат этого письма – один из друзей поэта по кишиневской ссылке (кому Пушкин посвятил ряд стихотворений), служивший при генерале Инзове. Письмо заканчивается четверостишием:

В советском литературоведении по поводу этой «русской правды» было выдвинуто заслуживающее внимания предположение, что это был скрытый намек Пушкина на «Русскую Правду» Пестеля. Такая догадка тем более правдоподобна, что перед указанным четверостишием поэт пишет: «Липранди обнимаю дружески, жалею, что в разные времена съездили мы на счет казенный и не столкнулись где-нибудь». Алексееву конечно же было понятно, что И. П. Липранди, привлеченный по делу декабристов, был отправлен из Кишинева в Петербург с фельдъегерем в начале 1826 года, а Пушкин, как известно, также с фельдъегерем осенью того же года был отправлен из Михайловского в Москву к Николаю I. В этом контексте и противопоставление «сказочки арабской» «русской правде» приобретет специфический смысл.

Привлекали внимание поэта и проблемы авторского права («План статьи о правах писателя», «Об издании газеты»). Если бы, например, мы не знали о том, что письмо Пушкина от 16 декабря 1836 года написано действительно самим поэтом, то вполне можно было бы предположить, что оно писалось юристом, притом цивилистом, – настолько юридически профессиональны его суждения о российских законах по авторскому праву.

В своем кратком обзоре отражения идей законности и правосудия в творчестве поэта, мы не можем пройти мимо, казалось бы, специфически современного вопроса – об ответственности военных преступников. Пусть читателя не удивляет, что, хотя этот вопрос нашел свое правовое разрешение лишь в 40-х годах XX века, мысль о наказании военных преступников волновала Пушкина более чем за сто лет до этого. В его бумагах, обнаруженных после смерти, среди других заметок были «Заметки по поводу „Проекта вечного Мира“ Сен-Пьера». В них Пушкин пишет: «Не может быть, чтобы людям со временем не стала ясна смешная жестокость войны, так же, как им стало ясно рабство, королевская власть и т. п…Что же касается великих страстей и великих воинских талантов, для этого остается гильотина, ибо общество вовсе не склонно любоваться великими замыслами победоносного генерала: у людей довольно других забот». [340]Нетрудно заметить, что слова «великие воинские таланты» и «великие замыслы победоносного генерала» употреблены поэтом в откровенно иронически-издевательском смысле. Сегодня мы говорим об этих генералах проще – «ястребы». Как современно эти строки великого поэта звучат именно сегодня, когда проблема мира превратилась в главную проблему современности, в проблему существования человечества и цивилизации. Как современны эти идеи сейчас, когда прогрессивное человечество отметило 56-ю годовщину Нюрнбергского процесса над главными военными преступниками. Слова Пушкина о гильотине над «победоносными генералами» служат нестареющим предупреждением для тех, кто и сейчас намерен решать любые споры между государствами военным путем.