Владислав Бахревский - Никон

— Слава богу! Как назовешь?

— Назову, как Бог велит. Нынче восьмое, крестить — тринадцатого. А тринадцатого — день Корнилия-сотника, первым из язычников принявшего крещение от апостола Петра в граде Скепсисе.

— Памятлив ты, Аввакум! — удивился архимандрит и приказал келейнику: — Протопопова сына посади в телегу и отвези домой. Пошли роженице крестик серебряный для отрока Корнилия и припасов нескудных, чтоб в доме была радость.

— Благослови тебя Бог. — Аввакум до земли поклонился архимандриту.

— Что же ты мне кланяешься, будто я икона! — сурово укорил архимандрит.

— Потому тебе кланяюсь, что ты первый человек, сотворивший для меня добро со дня моего заточения.

— Ах, протопоп! Мы Бога друг перед дружкой любим! Но только можно ли Бога любить, не любя самого себя?

— Про то не думал, — признался Аввакум.

Архимандрит, кривя губы, оглядел его с ног до головы.

— Воняет от тебя, протопоп.

— Воняет. В яме сижу.

Архимандрит вдруг рассмеялся.

— Для меня как раз баню истопили. Пошли-ка в баню, протопоп.

— С цепью не сподручно мыться.

— Снимите с него цепь! — приказал архимандрит.

Цепь сняли, и пошла сказочная совсем жизнь. Парился Аввакум вместе с архимандритом в духмяной от всяческих снадобий бане, пару поддавал анисовым квасом, пил ставленные меды.

После бани, в чистом белье, в уже постиранной, высушенной, выглаженной рясе своей, сидел за столом архимандрита, угощаясь стерлядью, осетриной, икрой, сладостями и соленьями.

— Хорошо! — сказал архимандрит, отваливаясь от стола. — Я люблю себя, протопоп. И в себе Бога люблю, потому что помню: я есмь его подобие.

Аввакум согласно кивнул головой.

— Вот и ты докажи, что любишь Господа. Поклонись патриарху, ибо Божьим провидением ставятся над нами начальники наши.

— А ежели Антихрист в мир явился? — спросил Аввакум.

— Не богохульствуй! — осадил архимандрит. — Не нашего то ума дело. То дело — опять же Господнее! Наше дело — исполнять, что скажут.

— Неронов правду говорил, а его оболгали и — с глаз долой. Такое дело не может происходить от Бога!

— Вот ты сей же миг из-за стола моего отправишься в яму. А я к приходу твоему велю всей братии нужду туда справить.

— Твоей власти на это довольно будет, — согласился Аввакум. — А рассудит нас Бог.

Встал. Глянул на стол, ломившийся от еды, схватил серебряное блюдо с осетром, поднял и треснул им об стол.

Ударили по шее, заковали в цепь, бросили в яму.

Сидел, принюхиваясь. Не исполнил свою угрозу архимандрит, и на том ему спасибо.

15 сентября в сермяжной телеге Аввакума повезли в Успенский собор на расстрижение.

Возле Никитского монастыря встретили крестный ход.

«Против крестов везут, — сказал себе Аввакум, — к чему бы это? Какой в том знак?»

В Успенском соборе шла обедня. Аввакума посадили на паперти, рядом с нищими. Нищий дал ему пирожок с капустой. Есть не хотелось, но взял, съел.

— Ихх-гы-гы! — заржал как жеребец десятник Агишев, проходивший мимо собора. — Аввакум! Дружок Неронова! За ним в дорогу собрали?

Аввакум жевал пирожок, ловя в ладонь крошки.

— Вот оно, твое житье теперь, с нищими! — не унимался Агишев. — А был — протопоп! Был да сплыл — последняя твоя трапеза протопопская.

В дверях собора показался полковник Артамон Матвеев. Уставился на Агишева.

— Почему без дела? Где твоя служба?

Агишев, мелко кланяясь, засеменил прочь. Аввакум поглядел на полковника снизу вверх.

— За мной?

— За тобой, — сказал тихо Матвеев, и на щеках его проступил румянец.

Аввакум встал, кинул крошки голубям, поглядел на златорадостные купола Благовещенского собора и — никакого страха в себе не сыскал. Подумал только:

«Неужто Бог оставит меня? Звали протопопом, а теперь распопом окликать будут».

— Благослови! — Нищий схватил Аввакума за ноги.

Благословил.

В соборе Аввакума приняли у Матвеева монахи, повели к алтарю.

Он шел и видел — одного Никона.

Как сверкающая гора, заслоняя собою всех прочих служителей и алтарь, стоял он, вперя глаза в пространство, поверх голов.

«Он меня и не видит! — с ужасом подумал Аввакум. — Я для него не человек, но помеха».

И еще мелькнула жалостная мыслишка о том, что ведь несправедливо все это, неправильно! Ведь он, Аввакум, надежды на Никона питал, хотел служить ему истово.

Бог того не дал.

Аввакума поставили перед алтарем. Действо отчего-то замедлилось, и Аввакум, приходя в себя, увидел, что царь сошел со своего царского места и что-то говорит Никону.

Уже в следующее мгновение к Аввакуму подошли монахи, повели из собора, а потом он шел за Артамоном Матвеевым и вышел на солнце. Его окружили стрельцы.

— Не расстригли! — сказал им Аввакум и засмеялся.

Его куда-то повели, а он через плечо, до боли выворачивая голову, взглядывал на купола Благовещенского.

Не расстригли.

Привели в Сибирский приказ.

Одна за другой отворялись двери, и наконец Аввакум очутился перед большим седым человеком, с тяжелой головой, с тяжелым телом и в тяжелой на вид шубе.

Вдруг эта глыба тяжести поглядела на Аввакума глазами синими, как ленок. То был знаменитый Третьяк Башмаков, заправила сибирских дел.

— Не расстригли, и слава богу, — сказал Башмаков. — В Сибири церквей довольно, а люди и там живут… Садись, будет тебе допрос по всем статьям.

Аввакум сел на лавку.

— Как зовут, какого звания, сколько лет, сколько детей?..

— Зовут Авва… — начал Аввакум, и вдруг какая-то лютая горечь подкатила к горлу, перехватив дыхание.

— Квасу! — приказал дьяк, и проворный подьячий поднес протопопу полную кружку.

Аввакум отпил глоток и, только теперь почувствовав жажду, осушил кружку до дна.

Допрос был короток и нестрашен.

Третьяк Башмаков сам проглядел написанное писарем, дал прочесть Аввакуму.

— Все равно?

— Да будто бы.

— Мешкать в твоем деле никак нельзя. Никон может и спохватиться, что выпустил тебя в здравии и без ущемления, — сказал Третьяк Башмаков. — Завтра бумаги перебелят. Семнадцатого — в путь.

Аввакум согласно кивал головой, и дьяк, замолчав, поглядел на него строго, но и сокрушенно.

— Что же не спросишь, как далеко тебе ехать?

— Так ведь все равно далеко!

Башмаков засмеялся.

— Сибирь — это и Нижнеколымск! Туда дорога немереная. И Якутск — туда водой и посуху верст будет тысяч семь, а то и все десять.

— Мне в Якутск? — спросил Аввакум.

— В Тобольск, под начало архиепископа Симеона.

— А до Тобольска сколько?

— Три тыщи верст. — Башмаков подал Аввакуму черновик проезжей грамоты.

Ехать надо было через Переславль-Залесский и Ярославль в Вологду. Из Вологды водой в Тотьму, Устюг Великий, Соль-Вычегодскую. И далее Кайгород, Соль-Камская, Верхотурье, Туринский острог, Тюмень и, наконец, Тобольск.