Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Реформатор

К 1 Мая отец возвращается в Москву, приветствует с трибуны Мавзолея первомайский парад и демонстрацию.

3 мая он, вместе с президентом ЧССР Новотным, открывает в парке Горького Чехословацкую выставку.

9 мая 1960 года к пятнадцатилетию Победы в Отечественной войне в Ленинграде открыли Пискаревское мемориальное кладбище, на нем упокоилось более 470 тысяч жертв 901-дневной немецкой блокады. На кладбище зажгли вечный огонь, насколько мне помнится, первый в нашей стране.

Ранней весной 1960 года отца вовлекли в жаркие баталии, не утихавшие последние пару лет вокруг московского центра. С запада въехать в город или выехать из него по единственной улице — неширокому Арбату — становилось все труднее. Еще немного, и она вообще заткнется непроходимой пробкой. Транспортную проблему начали решать сразу после войны. Согласно генеральному плану развития Москвы, петлявшую между бараками Дорогомиловскую улицу расширили, застроили добротными многоэтажными «сталинскими» домами и переименовали в Кутузовский проспект, начали сооружать широкий Новоарбатский мост через Москву-реку. К слову, отец и тут оставил свой след, по его инициативе мост сделали не традиционно стальным, а железобетонным. Мост открыли в 1957 году, к 40-летию Советской власти, но вел он в никуда. Новый широкий проспект доходил до Садового кольца и на его противоположной стороне растворялся в хитросплетении арбатских улочек и переулков. Прорубиться сквозь них, даже при наличии генерального плана, главный архитектор Москвы Посохин не решался. Тут что ни дом, то история, и у каждого свой защитник. Спорили, ссорились почти три года, но так и не договорились. Основные баталии развернулись вокруг Собачьей площадки: Новый Арбат сметал ее с лица земли. Под угрозой оказался ресторан «Прага», из-за него не получалась нормальная транспортная развязка с Бульварным кольцом. Посохин пошел к отцу с просьбой разрубить эти узлы. Условились пригласить всех заинтересованных на строительную выставку на Фрунзенской набережной, где имелся подробный макет застройки центра Москвы, и там выслушать все «за» и «против». Съехалось все руководство Москвы и почти весь Президиум ЦК. Только что вернувшийся из тропической Индонезии, отец успел простудиться, вышел из машины с замотанным шарфом горлом. Чтобы не заражать присутствующих, он поздоровался с встречающими не за руку, поклонился, сложив руки лодочкой.

— Это так в Индии здороваются, — улыбнулся отец.

Гурьбой прошли в помещение, разделись и плотным кольцом окружили макет. Докладывал главный архитектор Москвы, автор проекта Посохин. Вопрос резать или не резать новым транспортным лучом один из старейших московских районов уже не стоял, все понимали — придется: Собачья площадка и другие дорогие сердцу москвичей места, оказавшиеся на пути тогда еще безымянного проспекта, шли под слом. Немного посудачили о многоэтажных жилых домах, по московским меркам тех лет — почти небоскребах, «посаженных» Посохиным по обе стороны проспекта. Дома, похожие полураскрытые книги, он «позаимствовал» у набережной в Гаване. Присутствующие высказываться не спешили, знали, как отец трясется над каждой копейкой, требует обосновать каждый запроектированный квадратный метр, и ожидали его реакции. Но отец спорить не стал, тут дело особое, новый проспект — лицо города. Он только поинтересовался у докладчика, — все ли согласны с предложенным им архитектурным решением? Посохин замялся. Дома-книжки вызывали у коллег немало нареканий. Поколебавшись немного, Посохин нетвердо произнес: «Большинство».

Вдаваться в детали отец не стал, он помнил дебаты, бушевавшие вокруг восстановления после войны киевского Крещатика: что ни архитектор, то и мнение, — и кивнул головой.

А Посохин стал рассказывать о перепланировке Арбатской площади.

Еще до отъезда в Индонезию отец попросил прислать план ее реконструкции со всеми обоснованиями. Аргументы дорожников звучали весомо: или «Прага», или нормальное, без заторов, движение транспорта в центре города. Я тогда не вдавался в детали, но, как все москвичи, о проекте реконструкции был наслышан. В силу своей молодости, вместе с большинством людей моего поколения я придерживался радикально-прогрессивной позиции: все отжившее свой век — на слом. И не только «Прагу», но и казавшиеся ужасно старомодными московские особнячки, позорившие, по моему мнению, новый Кутузовский проспект, и деревянные, с резными наличниками и иными узорами деревянные избы вдоль тротуаров. Все это, как считала тогда прогрессивно мыслящая молодежь, подлежало замене на современные, строгих форм дома из стекла и бетона, такие, как в Америке. Мы их видели на картинках в журнале «Америка», и смотрелись они очень привлекательно. Так что о «Праге» я не сожалел, тем более что в рестораны почти не ходил и очарования «Праги» на себе не испытал.

В тот вечер отец дома рассматривал разложенные на обеденном столе чертежи, я, естественно, сунул в них свой нос. Отец не любил, чтобы ему мешали, и я молча вглядывался в квадратики, обозначающие будущие дома, параллели будущих улиц, пытался представить, как это получится на самом деле. Наконец отец оторвался от листа, неопределенно хмыкнув, начал сворачивать ватманы в трубку.

— Ну и что? — начал я разговор.

— Что — что? — пробурчал отец. — «Прагу» придется сносить, хотя и жаль. Иначе не выходит, ты сам видел.

Голос отца звучал неуверенно. Не могу сказать, чтобы я разобрался в увиденном на чертеже, но на всякий случай согласно кивнул головой.

«Прагу» отец жалел. Арбат долгие годы был «правительственной» трассой, и при Сталине бдительным охранникам, а возможно и самому «хозяину» вдруг вздумалось, что с веранды на крыше ресторана злоумышленник может бросить в машину вождя гранату или открыть стрельбу. Ресторан закрыли, а в его помещении разместили какую-то контору. После смерти Сталина потребовалось вмешательство отца, чтобы в 1954 году возродить ресторан к жизни. И вот теперь над ним снова нависла угроза разрушения, уже окончательного. Отец колебался, а тем временем за «Прагу» вступился Микоян, ресторан, как и вся торговля, относился к его «епархии». Отец в душе с ним соглашался, но логика дорожников требовала иного…

Итак, Посохин продолжал докладывать, тыча указкой в намеченные к сносу объекты. Наконец он дошел до треугольника, где сходились старый Арбат и Новый. Заштрихованые «под снос» кубики «Праги» и примыкающего к ресторану старейшего в Москве родильного дома им. Грауэрмана прилепились на самом носике.

— По генеральному плану эти здания подлежат сносу, но… — Посохин замялся и посмотрел на Микояна.