Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

К тому моменту, как весть о задержании «Маруклы» достигла Москвы, письмо президенту США уже находилось на пути в Вашингтон.

Донесение ЦРУ в пятницу 26-го свидетельствовало, что на советских ракетных базах сделан еще один шаг к завершению работ. Невзирая на блокаду, переписку, угрозы и приглашения к компромиссу, строители продолжали укладывать бетон, монтажники собирали конструкции, электрики прокладывали кабели. Час за часом, день за днем.

Президент приказал увеличить число разведывательных полетов с двух в день до двенадцати. Фактически теперь изменение обстановки фиксировалось каждый час. Началась подготовка к ночному фотографированию. Однако все это позволяло только фиксировать, но не влиять на ситуацию. Военные усилили давление, печать обвинила президента в нерешительности. Кеннеди постепенно сдавал позиции. Все громче в Исполкоме звучали голоса, ратующие за военное решение проблемы.

Утром в пятницу президент Кеннеди дал указание Государственному департаменту приступить к разработке первоочередных мер по созданию новых органов власти на Кубе после ее оккупации американской армией. Комитет начальников штабов начал практическую подготовку вторжения. Войска подтягивались к местам погрузки, гражданским судам было предписано покинуть опасный район. Ракетные установки «Онест Джон» полностью подготовили к действию. Оставалось только подстыковать ядерные боевые части.

На Кубе к встрече десанта изготовились советские «Луны» и фронтовые крылатые ракеты. Оставалась невыполненной последняя операция по установке атомных боеголовок. Сделать это было можно только с согласия Москвы. Если с Москвой сохранится связь. В противном случае вся ответственность ложилась на плечи Плиева.

Приготовления к высадке не остались незамеченными. Поступающие в течение пятницы в Москву донесения разведки сводились к одному — вторжение неминуемо.

В воздухе все ощутимее пахло порохом. МИД и КГБ обратились с просьбой дать разрешение на предупреждение зарубежных представительств, в первую очередь в США, о чрезвычайной ситуации. Это означало подготовку на случай возникновения войны. Согласно инструкции, секретные документы надлежало подготовить к уничтожению немедленно, а шифры — по специальному приказу. Отец санкционировал тревожное послание. Он считал, что от этого вреда не будет. Возможно даже, что подобная суета пойдет на пользу. Ее зафиксирует американская контрразведка. Хотя, если решение об атаке принято, это уже ни на что не повлияет.

После обеда Президиум ЦК собрался снова. Ожидали текст письма к Кеннеди. Как всегда, не хватало последней минуты, допечатывали, считывали. Наконец все готово. Послание получилось сумбурным, это почувствовал и отец, он внес некоторые изменения своей рукой. Времени ни на коренную переделку, ни даже на повторную перепечатку, он считал, не оставалось.

Взявшись за авторучку, отец еще раз поднял голову: «Все согласны?» Члены коллективного руководства дружно закивали головами. Отец размашисто подписал и, протягивая письмо помощнику полуприказал-полупопросил Громыко:

— Пожалуйста, отправьте без задержки.

— Конечно, Никита Сергеевич, — громыхнул бас Громыко. Да его слов и не требовалось. Какие тут задержки?

Но на деле все получилось иначе. Опасения отца оказались не напрасными. В соответствии с педантичными записями американских дипломатов, письмо Председателя Совета министров СССР в посольстве США в Москве получили в 16.43. Его туда доставили фельдсвязью прямо из Кремля. На все процедуры, предшествующие отправке, включая перевод, ушло еще чуть более двух часов, и в семь вечера послание, как и все иные правительственные и дипломатические документы, шифровки и депеши, отправились на Московский международный телеграф. В Вашингтоне наступило 11 часов утра, заседание Исполкома только разгоралось.

Что произошло на телеграфе, я не знаю. Но сообщение не прошло. Просто хоть плачь. О задержке даже доложили отцу. Но что он мог сделать? Только посоветовал не дергать людей, а то от обилия начальства они вообще растеряются. Длинное послание проталкивалось частями…

В пятницу в Вашингтоне решение об атаке так и не приняли. На утреннем заседании Исполкома Макнамара представил заключение экспертов: нужно приготовиться к серьезным потерям. Маккоун предупредил, что вторжение окажется много опаснее, чем присутствующие могут себе представить. Генерал Тейлор не видел иного выхода. Его поддерживали начальники штабов. Президент сомневался: «Не нужно закрывать глаза на то, что если вторжение состоится, то, прежде чем ценой кровавых боев мы доберемся до стартовых установок, ракеты будут нацелены против нас. Более того, мы должны быть готовы к тому, что, как только начнутся военные действия, ракеты будут пущены в ход».

Возникал парадокс: ради обеспечения безопасности своего народа президент обрекал его на гибель.

В 2 часа того же 26 октября произошла еще одна трагедия, правда, в накале страстей тех дней она рассматривалась как рядовая неприятность: направляясь к Кубе для очередного разведывательного полета над Мексиканским заливом, разбился высотный самолет У-2. Его пилот Джо Найд погиб. Никто не подозревал ни кубинцев, ни русских в злом умысле, просто очередная катастрофа. В Карибском кризисе не эта авария открыла счет смертям — тремя днями раньше, во вторник, в спешке перемещений, свойственной подготовке любой крупномасштабной военной операции, на американской базе Гуантанамо при посадке разбился транспортный самолет КС-135. Семь человек погибли.

Пятница, 26 октября. В Москве наступил вечер. На душе у отца скребли кошки. Вроде он сделал все, что в человеческих силах, чтобы предотвратить взрыв, но беспокойство не проходило. Но это внутри, внешне отец вида не подавал, в перерыве между заседаниями Президиума ЦК принял в Кремле министра недр Индии К. Д. Малавия, заместителя министра иностранных дел Ирана Махмуда Форуги, а вечером так и вовсе отправился в Зал имени П. И. Чайковского на концерт кубинского оркестра «Бокукос». Напрасно в тот вечер я поджидал его с очередной порцией вопросов. Позвонил секретарь и передал, что Никита Сергеевич останется ночевать в Кремле.

«Неужели все так серьезно?» — мелькнуло у меня в голове. До этого звонка внутренняя убежденность, что все обойдется, отец найдет решение, подавляла страх. Сейчас он выплеснулся наружу. Но я не стал ни с кем из домашних делиться своими переживаниями. Что они могли изменить? Зачем зря волновать мать, сестер?

Мама позвонила отцу. Он ответил, что ночью могут прийти срочные сообщения, все равно придется подниматься, ехать на работу, вот он и решил остаться там. Ответ успокоил маму, но не меня.