Сергей Хрущев - Никита Хрущев. Рождение сверхдержавы

В 1930-е годы маршал Тухачевский предрекал большое будущее ракетному оружию, динамореактивной артиллерии. Большинство коллег считало его фантазером. После ареста и гибели его идеи использования ракетного оружия признали вредительскими, занимавшиеся разработкой новых конструкций инженеры последовали за маршалом на Лубянку и в Лефортово.

Армия сделала ставку на ствольную артиллерию и, казалось, не ошиблась — она хорошо зарекомендовала себя во время войны.

Аргументация отца, обосновывающая необходимость перехода на новые виды вооружения, не вызвала открытой дискуссии. Не хотели связываться. Дома же, «за рюмкой чая», как любят выражаться военные, какими только эпитетами не награждали отца. И тут поминали Тухачевского, но уже совсем по-иному: для многих он продолжал оставаться если уж не врагом народа, то субъектом подозрительным. Генералы, получившие свои звания и ордена из рук Сталина, несмотря на доклады, съезды, оставались ему верны. Так что с этой стороны поддержки ракетам ожидать не приходилось.

К тому же привычки ломаются нелегко. Ракеты старым воякам казались чем-то потусторонним, непонятным. Даже непривычность внешнего вида нового оружия настраивала их на скептический лад, вызывала реакцию отторжения.

Среди немногих, кто поддержал отца, всерьез выступал за ракетное перевооружение, выделялся маршал артиллерии Неделин. Он хорошо изучил немецкие ФАУ, досконально разбирался в королёвских изделиях. В будущее ракет он верил беззаветно. Его поддерживал начальник Генерального штаба маршал Василий Данилович Соколовский — как считал отец, единственный наш военный теоретик, обладавший даром аналитического мышления.

Сам отец не унывал. За свою жизнь ему приходилось проталкивать не одно новшество, не одну поначалу представлявшуюся сумасшедшей идею. Он знал, как это трудно проходит, сколько требует усилий. Он предложил не принимать сейчас окончательных решений, дело крайне серьезное, подумать, все взвесить и вернуться к вопросу о ракетах позже, на следующем заседании. Он надеялся, что успешные испытания «семерки» многое изменят в умах военных. Но отец, как это с ним не раз случалось, забежал вперед. Потребовались годы, пока высказанные им мысли стали звучать тривиально, как и полагается всякой истине. На этом заседании Совета обороны он сделал первый шаг. И еще не раз и ему, и нам придется возвращаться к не утихавшему долгие годы спору между ракетчиками и авиаторами, ракетчиками и моряками, ракетчиками и пушкарями. А если посмотреть глубже, то между теми, кто с помощью нацеленных на противоположный континент ракет мечтал сделать войну невозможной, и теми, кто, невзирая ни на что, продолжал считать ее последней инстанцией в отыскании истины, последней ступенью в утверждении своего превосходства, инструментом сильного в подавлении слабого. Из чисто военного спор превращался в политический и даже идеологический.

Пока отец обращался к персонажам уже сыгранной пьесы. Независимо от того что на смену старым высшим командирам, генералам и маршалам постепенно приходили более молодые офицеры, стереотипы мышления менялись крайне медленно.

Совет обороны одобрил инициативу отца, правда с неохотой, сквозь зубы. Устинову и его аппарату поручили подготовить предложения. Теперь предстояло убедиться, что «семерка» летает. Первые неудачи вызвали уныние в одном лагере и ехидные насмешки в другом.

Вопрос о необходимости обновления кадров Министерства обороны поставил Жуков. Заняв пост министра, он провел ревизию командного состава и остался крайне недоволен. Армия катастрофически старела. Генералы, командовавшие фронтами и армиями во время войны, теперь возглавляли военные округа и рода войск вооруженных сил, занимали другие ключевые посты. Возраст большинства из них давно перевалил за пятьдесят. Внимательно изучив личные дела, Жуков пришел к отцу.

— В случае войны мне не нужны командующие фронтами и армиями, рассчитывающие возить за собой лазарет, — со свойственной ему грубоватой прямотой заявил маршал. — Для войны требуются люди, физически и морально сильные и здоровые, которые и ночь могут не поспать, и солдатам пример показать. А эти больше будут думать о теплой перине.

Позже отец не раз подробно пересказывал их беседу, и слова Жукова врезались мне в память. Георгий Константинович положил перед отцом список рекомендуемых им к отставке стариков. На другом листе стояли фамилии молодых генералов, предлагаемых на выдвижение. Надев очки, отец углубился в чтение. Фамилия за фамилией: все хорошо знакомые, со многими пришлось испытать и горечь поражения, и радости побед. Он думал, сколько такое решение вызовет обид, скольким укоротит жизнь. Очень непросто вот так, враз, остановиться на полном скаку, переключиться на хлопоты о внуках.

По существу, без эмоций, отец соглашался с Жуковым. Он тоже считал, что для дела полезнее, если наверх придет побольше молодых. Еще раз внимательно прочитав бумагу, он не внес никаких поправок в список. Только попросил: «Постарайтесь сделать все как можно тактичнее, аккуратнее, не надо обижать людей». Жуков кивнул головой.

Бумага пошла в работу. Через несколько дней состоялось соответствующее решение Секретариата ЦК. Без него никакое перемещение в армии немыслимо. В округа полетели шифрованные телеграммы сходного содержания: «Вы освобождены от должности командующего округом (или армией) в связи с увольнением в отставку. Предлагаю сдать дела такому-то (чаще всего заместителю, до назначения нового командующего) и прибыть в Москву». И короткая подпись: Жуков. На предупреждение отца Георгий Константинович не обратил внимание, не его стиль — разводить антимонии.

Получившие указание адресаты вели себя по-разному. Одни крякали в сердцах и, высказав все, что они думают, шли упаковывать чемоданы. Другие начинали названивать по всем телефонам — в министерство, Совмин, ЦК, выяснять, жаловаться, добиваться правды.

Наиболее резко повел себя командовавший в те годы Прибалтийским военным округом генерал армии Еременко, человек честолюбивый и эмоциональный.

Культуры и образования ему явно недоставало, не мог он тягаться с интеллигентным Рокоссовским, умницей Соколовским, блестящим Черняховским или рассудительным Малиновским. Особенно коробило окружавших его пресмыкание перед власть имущими. Послания Еременко с фронтов Сталину подчас просто неудобно читать. Неужто эти подобострастные обращения, перемежаемые хвастливыми обещаниями, мог написать боевой генерал, один из победителей в Сталинградской битве? Однако, рассказывал отец, в непростых ситуациях, складывавшихся на фронте, в нем вдруг просыпался другой человек, принимавший смелые, нетривиальные и, главное, верные решения.