Максим Ларсонс - На советской службе (Записки спеца)

Вечером я имел частный разговор с тов. Ф., которого я, как уже указано выше, знал с 1911 года и спросил его в конце концов:

— Скажите, пожалуйста, ваш коллега Д., кто он собственно такой? Что он — чекист, агент ГПУ или что такое?

Подумав, он медленно ответил:

— Что ж, все может быть. Это, конечно, не исключено.

Я, конечно, знал, что за мной следят и при «советских условиях», в особенности при той высокой должности, которую я занимал, я находил это понятным. Но мне чрезвычайно тяжело было думать, что мой ближайший сотрудник, с которым я ежедневно и ежечасно должен был совместно работать, принял на себя эту сыскную службу. Я с радостью узнал бы, что он — не сыщик. Но медлительный ответь тов. Ф. заставил меня призадуматься.

На следующее утро я посетил тов. Д. в его берлинской гостиннице и неожиданно вошел в его комнату в 9 часов утра. Я увидел на его столе закрытое письмо с надписью: «Начальнику Валютного управления товарищу Шлейферу» и сказал ему резко:

— Скажите, тов. Д., вы что же, за моей спиной пишете доклады начальнику валютного управления? Ведь вы знаете, что я председатель, а вы член комиссии. Вы не вправе без моего ведома и без моего согласия посылать доклады о нашей деятельности кому бы то ни было. Все доклады должны быть составлены за общей подписью всех членов комиссии.

Д. быстро нашелся и ответил:

— Письмо, которое вы видите здесь на столе, есть частное письмо моему другу И. И. Шлейферу.

Я: — Почему же вы тогда его адресуете на имя начальника валютного управления?

Д: — Дабы письмо вернее прибыло. Я посылаю его через полпредство, дипломатической почтой.

После этого Д. встал, пронизывающе на меня посмотрел и вдруг сказал:

— Впрочем, вы вчера вечером спросили тов. Ф., не являюсь ли я агентом ГПУ, неправда ли?

— Это верно, — протянул я медленно, ибо я не мог придти в себя от мысли, что Ф. в такой степени мог нарушить мое доверие.

Д: — Я вам хотел только сказать, что я не состою на службе Ч.К. или ГПУ. Я только член коммунистической партии. Я вовсе не послан для того, чтобы надзирать и следить за вами. Я приехал сюда для того, чтобы вам помочь и от вас кое-чему научиться. Конечно, если бы вы в вашей деятельности предприняли что-нибудь, что противоречило бы интересам советского правительства или коммунистической партии, то я, конечно, счел бы своим коммунистическим долгом донести на вас. Но я повторяю, я только член комиссии, больше ничего.

Я: — Можете ли вы показать мне письмо, которое вы адресовали на имя начальника валютного управления Шлейфера и которое вы теперь называете частным письмом?

Д: — Нет, к этому я не обязан. Я вам могу только повторить еще раз, что это частное письмо. Ведь в конце концов, имею же я право писать частные письма, но моему усмотрению.

Между тем вошел в комнату тов. Ф. и приветствовал нас любезной улыбкой. Я посмотрел на Ф. и спросил его:

— Скажите, тов. Ф., знали ли вы, что мой вчерашний разговор с вами был только конфиденциальным обменом мыслей и во всяком случае не был предназначен к тому, чтобы вы передали его содержание товарищу Д.?

Ф: — Нет, вы мне не заявили определенно, что я об этом должен молчать.

Я: — Я не сомневаюсь, конечно, в том, что для вас было вполне ясно, что тот вопрос, который я вам поставил, был совершенно конфиденциален. Я уже потому не сомневаюсь в том, что вы прежде состояли присяжным поверенным и что в виду этого я мог рассчитывать на особую дискретность с вашей стороны. Как бы то ни было, если вы уже нашли необходимым сообщить тов. Д. о моем вопросе, то почему же вы ему одновременно не передали ваш ответь?

Бледный и взволнованный Д. спросил:

— А что же он обо мне сказал?

Я: — Ф. ответил мне на мой вопрос: «что ж, все может быть. Это, конечно, не исключено». А теперь я вас оставляю вдвоем. Вы можете объясниться друг с другом.

Этим закончился наш разговор. После обеда я встретил Ф. одного и сказал ему:

— Имейте в виду. Я вас знаю уже 12 лет, устроил вам служебную командировку заграницу и во всяком случае никогда не сделал вам ничего худого. Я никак не могу понять, почему вы передали Д. мой конфиденциальный разговор с вами. Очевидно только потому, чтобы выслужиться перед этим молодчиком. Другой причины я не вижу. Во всяком случае, вы злоупотребили моим доверием. Чтобы избегнуть дальнейших недоразумений, прошу вас отныне сноситься со мной только по деловым вопросам. Забудьте, что мы когда-то были хорошими знакомыми.

Дальнейшие мои отношения с обоими членами комиссии протекали в корректных и холодных формах. Я уже никогда более не ставил никому из них конфиденциальных вопросов и в моих отношениях с ними не выходил более за пределы чисто деловых вопросов. Я избегал поскольку возможно всякого частного сближения с ними.

Комиссия провела несколько месяцев в Голландии, между тем как я с ювелиром К. отправился во Францию. После моего возвращения в Голландию владелец голландской фирмы пригласил весь состав комиссии на обед. Осуществление договора производилось успешно, в деловых отношениях с голландской фирмой не имелось никаких трений, и я поэтому принял его приглашение от имени комиссии. Мы выехали в Вассенар, местечко около Амстердама, и там состоялся обед.

После обеда Д. рассказывал о советской России, рисовал советские условия в самых розовых красках, объявил Голландию самой реакционной, самой смехотворной провинцией в мире и сообщил несколько эпизодов из своей жизни, из которых я хочу передать здесь лишь один:

— Однажды — это было в 1920 г. в Смоленске — во время военного коммунизма, когда торговля вообще, а в особенности торговля жизненными припасами, была строжайше запрещена, в один прекрасный день арестовали старого еврея, торговавшего хлебом. В качестве спекулянта, его предали суду и надлежало приговорить его к расстрелу. Я был одним из судей. Случайно и дочь этого еврея оказалась членом суда и, представьте себе, она отказалась подписывать смертный приговор своему отцу. Я, как мог, уговаривал ее, но безуспешно. Тогда я силой заставил ее подписать судебный приговор. Конечно, старика расстреляли.

Владелец голландской фирмы спросил его совершенно растерянный:

— Помилуйте, что же вы и собственного отца расстреляли бы за это?

Д. спокойно ответил: — Конечно.

Голландец: — Скажите пожалуйста, могут ли люди торговать сегодня в России жизненными припасами или хлебом?

Д: — Да.

Голл.: — Наказываются ли они ныне за это?

Д: — Нет.

Голл.: — Значит, вы расстреляли человека за простую торговлю хлебом, которая ныне в России является разрешенной. Что же, и этим вы еще хвалитесь? Ну, знаете, тогда я предпочитаю жить в этой провинции, чем в вашем раю.

Разговор после этого рассказа, конечно, больше не клеился. Молча и в раздумьи мы вернулись в Амстердам. Я скоро после этого поехал в Лондон, между тем как всем другим членам комиссии было отказано в английской въездной визе. В Лондоне я явился к заместителю председателя торговой делегации, тов. Ф. Я. Рабиновичу. Я предъявил ему мои мандаты и заявил, что у меня имеются различные задания, между прочим поручение составить подробную опись хранящихся в торговой делегации в Лондоне драгоценных камней и жемчуга, дабы таковые могли быть после составления описи возвращены в Москву, с целью продажи в общей массе.