Николай Молчанов - Генерал де Голль

Объявляется «всеобщая мобилизация» голлистов. Помпиду собирает депутатов правительственного большинства, инструктирует их, и они мчатся в свои избирательные округа. Им предписано: не булавочные уколы, а «тактика бульдозера». В бой брошены все резервы: даже писательница Франсуаза Саган агитирует за де Голля. Но возглавляет кампанию сам генерал, пуская в ход свое неизменное оружие: слово. Создается впечатление, что неудача в первом туре оживила, даже омолодила президента. От тактики хладнокровных угроз он начинает переходить к уговорам. «Республика, — говорит он накануне голосования, — имеет своего президента. Это я. Я не говорю, что я превосходен и что у меня нет моего возраста. Я вижу лучше всех необходимость иметь преемников и возможность их выбора для проведения той же линии». И он напоминает об успехах, которые были достигнуты им вместе с французским народом. «Вместе с вами я могу завтра дать новый импульс нашим делам. Поэтому я готов снова выполнять самые высшие обязанности в стране».

19 декабря во втором туре выборов выступают только два кандидата. Де Голль избран президентом большинством в 54,5 процента голосов. Для любого другого кандидата это было бы выдающимся достижением. Но не для де Голля, всегда претендовавшего на ясное, твердое большинство, на общенациональное доверие. Конечно, в США президентами становятся и с меньшим перевесом, но это не может служить утешением, ибо политические условия двух стран несопоставимы. Де Голль, всегда убежденный, что во Франции у него вообще не может быть соперников, поражен успехом своего главного конкурента: кандидат левых сил Миттеран получил 44,8 процента голосов.

Де Голль с болезненной остротой ощутил полупоражение, которое он потерпел на президентских выборах. Когда 21 февраля 1966 года он проводил свою первую после выборов пресс-конференцию, у журналистов, собравшихся в парадном зале Елисейского дворца, создалось общее для всех впечатление: «Это уже не тот де Голль, каким он был в 1958 году». Торжественная, помпезная обстановка проведения пресс-конференции осталась такой же, как и прежде. Де Голль, подгримированный и потому странно моложавый, появился под ослепительным светом прожекторов телевидения и фотовспышек на эстраде, сел в кресло за небольшой стол с микрофонами и окинул суровым взглядом огромный, сверкающий позолотой и хрусталем люстр зал, с трудом вместивший около тысячи журналистов. По правую руку от него, но не на эстраде, а, как полагалось, значительно ниже, расселись все члены «королевского дома» во главе с премьер-министром. Как всегда, это была, по определению обозревателя «Монд» Вьянсон-Понтэ, «торжественная месса режима, величественная церемония, окруженная всей помпой праздничного дня с колокольным звоном!».

Но общий тон всего происходящего как-то изменился. Корреспондент «Юманите» Луи Люк писал на другой день: «Де Голль в отступлении; он менее надменный, значительно менее уверенный в себе, производящий впечатление усталости». Генерал подвел итог выборов, подчеркнув свой успех любопытным сравнением: он отметил, что полученные им в первом туре 45 процентов голосов — это больше, чем его сторонники собирали на парламентских выборах в 1951, 1956, 1958 и в 1962 годах. Но такое сравнение лишь подчеркивало упадок его влияния. Поэтому де Голль и не сделал более правомерного сравнения с голосованием 1958 года на референдуме, когда он получил 80 процентов. Кроме того, президент снова признавал себя не воплощением общенационального единства, а лишь лидером одной, правда крупной, правой партии. Невозможно было превратить поражение в победу даже с его исключительным мастерством тщательно рассчитанных и эффектных выступлений.

Во втором томе «Мемуаров надежды», для которого де Голль успел написать только две главы, он рассказал, как после 1962 года, «благословенного года расцвета, обновления Франции», он столкнулся с непониманием и враждой. «Но как я не понимал, — с горечью пишет де Голль, — что все спасительное для нации не может не встретить порицания общественности и не привести к потерям на выборах». А в своих последних частных беседах в конце 1969 и в начале 1970 года де Голль будет с грустью говорить о том, как во время выборов 1965 года он почувствовал «разрыв его контакта с Францией». Как всегда, он сказал «с Францией», а не с французами, и это симптоматично, ибо приближает к пониманию смысла его политических неудач.

В данном случае главной причиной оказалась его реакционная, консервативная экономическая и социальная политика, из-за которой де Голль все более ясно выступал перед французами не в качестве вождя нации, объединяющего ее и воплощающего ее высшие интересы, к чему он субъективно как будто стремился, а как представитель господствующего класса, как выразитель диктатуры крупного капитала. Генерал де Голль презирал низменные аморальные побуждения буржуазии, вечную погоню за прибылью, примитивный меркантилизм, ее духовную ограниченность. На решающих этапах своей карьеры он закономерно оказывался одиноким, изолированным от родственного ему социального класса, не способного разделять идеи, побуждавшие его действовать во имя «вечных» интересов Франции. Но он все равно оставался человеком этого класса, хотя служил ему, действуя часто против его желаний и стремлений. Франсуа Мориак, находивший для де Голля место «среди героев и святых», создававших Францию, совершенно серьезно сближавший его роль с библейским образом Мессии, тем не менее сделал в своей книге о де Голле любопытные замечания о характере отношений генерала с буржуазией. «Этот человек, — писал Мориак, — безразличный к деньгам и презирающий деньги, приспособился к капиталистической системе, не испытывая никакого отвращения к тем, кто ее воплощает, он использовал их и заставлял служить себе».

В действительности капиталистическая система также использовала де Голля и заставляла его служить ей. Этот, по определению Франсуа Мориака, «генерал мор-расистской формации» вслед за Шарлем Моррасом всегда отдавал предпочтение политике перед экономикой, имевшей для него подчиненное, второстепенное значение. Правда, он пришел к власти в 1958 году с твердым намерением покончить с инфляцией, дефицитом платежного баланса, с использованием иностранной финансовой помощи, поскольку все это подрывало национальную независимость Франции, обрекая ее вместо величия на унижение. Конечно, подобно командиру полка, который следит, чтобы солдат хорошо кормили, ибо от этого зависит боеспособность полка, он отнюдь не был против повышения жизненного уровня французов и их материального процветания. Но для него это дело второстепенное и не может идти ни в какое сравнение с необходимостью обеспечить мощь государства. Только этим могут быть оправданы любые жертвы. Поэтому, когда он видел из автомобиля на дорогах Франции многочисленные лозунги, вроде «Гони монету, Шарль!», выражавшие требования городских и сельских тружеников, он не обращал на них внимания.