Николай Молчанов - Генерал де Голль

Но практически дело пока сводилось к созданию специальной комиссии, составленной в основном из предпринимателей, которая не спеша разрабатывала законодательные предложения, учитывающие исключительно интересы владельцев предприятий. «Исторический» план «участия» служил лишь предметом довольно вялой газетной полемики. Печать монополий относилась к нему с явным скептицизмом, а профсоюзы справедливо рассматривали его в качестве демагогии, призванной замаскировать все более реакционную и антинародную социальную политику. Непрерывные забастовки свидетельствовали о росте недовольства народа. Происходил явный политический сдвиг в пользу левой оппозиции.

В таких условиях 5-12 марта 1967 года происходили выборы. Учитывая неблагоприятную обстановку, де Голль накануне голосования открыто вмешался в избирательную кампанию, призвав голосовать за ЮНР. Это было новое грубое нарушение конституции, запрещавшей президенту выступать на стороне какой-либо одной партии. Вновь де Голль рисковал своим авторитетом и влиянием. Несмотря на это, ЮНР получила всего 38 процентов голосов. Это было новое поражение, учитывая, что в декабре 1965 года за де Голля в первом туре отдали голоса около 45 процентов избирателей.

Левые партии все вместе собрали на 1 миллион 300 тысяч голосов больше, чем голлисты. Отныне режим де Голля пользовался поддержкой явного меньшинства населения страны. Интересно, как де Голль сам оценил результаты выборов. На пресс-конференции 16 мая 1967 года он сказал: «Теоретически институты Республики не были целью этих выборов. Это не был национальный референдум, просто это было… 487 случаев местного соперничества, и тем не менее институты Республики были задеты». Итак, генерал все же признает главное, хотя и старается преуменьшить политическое значение выборов. Его волнует будущее; ведь теперь у него нет надежного большинства в парламенте.

Но на пресс-конференции 16 мая де Голль очень мало и бегло говорил о внутриполитическом положении; в основном речь шла о внешней политике. Действительно, внешнеполитическая деятельность генерала как бы компенсирует провал экономической и социальной политики. Здесь его политическая смелость, инстинктивный реализм находят достойное воплощение.

«Все, что я делаю, — говорил де Голль, — служит величию Франции». Что же конкретно означало для него понятие величия? Формальное положение великой державы? Но еще в конце войны не без участия де Голля Франция получила наравне с СССР, США, Англией и Китаем постоянное место в Совете Безопасности ООН. Может быть, речь шла о реальном могуществе? Во Франции издавна принято считать, что великой державой является государство, способное в одиночку выдержать войну против любой другой великой державы. Мечтать об этом, особенно в атомную эпоху, было бы бессмысленно. Что представляла собой Франция по сравнению с такими гигантами, как СССР или США? Конечно, экономические позиции Франции после войны укрепились, ее удельный вес увеличился, закончился злосчастный демографический упадок и при де Голле население страны возросло до 50 миллионов человек. Франция имела теперь солидные запасы золота. Однако на фоне ресурсов двух мировых гигантов все это выглядело, впрочем, довольно миниатюрно. И де Голль с горечью воскликнул как-то в частной беседе: «О, если бы я был президентом Соединенных Штатов…»

О традиционном «пушечном величии», основанном на превосходстве в материальной силе, нечего было и думать. Генерал де Голль надеялся вернуть Франции величие, добившись преобладающего морального авторитета. «Чтобы пользоваться международным авторитетом, — говорил он, — нет необходимости быть огромной страной». Для этого, по его мнению, надо было прежде всего обладать полной, максимально возможной независимостью. Поскольку характер де Голля больше всего соответствует этой тенденции, внешняя политика Франции должна стать его личной политикой, направляемой его волей. Дух независимости, сила характера, всегда отличавшие его, должны служить величию Франции. «Характер, — говорил де Голль, — это прежде всего способность пренебрегать недовольством, возражениями своих союзников». Он хорошо знал, что среди современных ему политических деятелей западного мира в этом отношении у него нет соперников. «Только мы способны, — говорил генерал, — сказать „нет“ американскому протекторату. Ни немцы, ни итальянцы, ни бельгийцы, ни голландцы не скажут „нет“. Лишь мы одни можем это сделать, и в этом наш долг». Особенно мало стремления к независимости он усматривал у англичан. Он не забывал, что даже сам Черчилль советовал ему когда-то «сгибаться» перед американцами. «Великобритания имеет слабых королей. Есть еще видимость, обычаи, королевские традиции, английские институты. Но все это в счет не идет. Руководители склонны к унизительному самобичеванию». Он саркастически говорил о наиболее крупных и авторитетных руководителях Западной Европы: «Что бы ни говорили о них и что бы они сами ни воображали, все эти почтенные люди думают только о своей карьере. Им в высшей степени наплевать на свои страны».

Что касается де Голля, то он ни в какой степени не мог, подобно им, наплевать на Францию. Увы, перед тем как де Голль пришел к власти, на Францию плевали другие, и она была, по его мнению, просто американским сателлитом. Решимость положить этому конец явилась смыслом внешней политики де Голля. Конечно, высокомерное презрение к слабохарактерным партнерам (высказываемое, разумеется, в узком кругу) вряд ли могло помочь его замыслам. Де Голль пускает в ход целый арсенал разнообразных дипломатических приемов — от лести до шантажа, от убеждения до угроз. Тонкий расчет, симуляция, выдержка, хладнокровие и, конечно, молчание, внезапно сменявшееся страстными патетическими заявлениями, — все это далеко не полный перечень практических приемов голлистской дипломатии. Генерал был мастером психологической игры. Но главное, что всегда скрывалось за внешне эмоциональными, облаченными в великолепную риторику внешнеполитическими декларациями де Голля, состояло в его глубочайшем политическом реализме. Это был макиавеллизм высшего класса. В политике неуместна сентиментальность, здесь совершенно необходим трезвый цинизм — этому он откровенно учил своих сотрудников. Генерал любил повторять слова Ницше о том, что государства— это «хладнокровные чудовища». Однажды на заседании правительства Кув де Мюрвиль заговорил о «государствах, дружественных Франции…» Де Голль немедленно прервал его: «Господин министр иностранных дел, государство, достойное этого имени, не имеет друзей!»

На первый взгляд эта фраза кажется по меньшей мере парадоксом. Но смысл становится понятным при ее сопоставлении с высказываниями де Голля времен войны: «Наши союзники являются также нашими противниками»; «Война — против наших врагов. Мир — против наших друзей»; «Союзники — это иностранцы. Завтра они могут стать врагами». Так де Голль доводил до конца важнейший для него принцип национальной независимости.