Сергей Чупринин - Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета

А вот то, что мы посетили сей мир в пору, когда культура медленно, со скрипом и арьергардными боями теряет свою многовековую литературоцентричность, сосредоточенность на слове, произнесенном и записанном, — отнюдь не исключено. Ну да сие процесс исторический, равный по длительности и глубине смене геологических эпох, так что на наш с вами век осмысленных буковок хватит.

Зато не хватит и, боюсь, уже не хватает на наш век того комфортного устройства культуры, когда наша с вами литература — качественная, серьезная, высокая — служила стопроцентным синонимом понятию художественной словесности. Перестав быть сперва единственно возможной, она на наших глазах утрачивает и центральную, системообразующую роль в мультилитературном пространстве, все заметнее и заметнее сдвигаясь в неуютную и непривычную позицию «литературы для немногих». Чему, надо признать, сильно помогают и совокупные усилия по ее умалению или, как сказал бы Владимир Маканин, створаживанию [84] Не говоря уж об антилитературной стратегии телевидения и едва ли не всех наличествующих в стране СМИ, никак не кввалифицируя заносчивую глупость коллег по цеху, перезахоранивающих литературу при каждом удобном (и неудобном) случае, укажу на самый вроде бы невинный, самый трогательный прием створаживания едва намечающегося интереса к современной словесности. «Я мало читаю из современной прозы. Вот сейчас Тынянова читаю», — признается Л. Улицкая. «Я ничего не читаю, кроме того, что мне нужно для работы. А это — документальная проза», — вторит ей еще один букеровский лауреат А. Азольский. «Я беллетристики в руки не беру и не читаю. У меня есть на этот счет удобное оправдание: я решил себе, что “литературы больше нет, и не надо”. Она там, в прошлом времени. Осталась одна история», — это Г. Павловский, руководитель «Русского журнала». А вот и редактор «Нового мира» А. Василевский, который, признавшись, что современных писателей читает только «за деньги», находит нужным уточнить: «В современной словесности я чувствую себя эмигрантом. Не туристом, ненадолго посетившим чужую страну и заплутавшим — без языка — в трех улочках. Нет, эмигрантом, вполне ориентирующимся в обстановке. Жить можно, но — все чужое, а домой дороги нет, потому что и самого дома больше нет. Ну и живешь, и всех знаешь, и язык их знаешь. Известно, с волками жить…» И ведь это все випы, все признанные авторитеты и эксперты! — так как же не последовать их примеру и самому обычному, нормальному покупателю-подписчику-читателю, потянувшемуся было за свежим журнальным выпуском или книжкой. , и энергия, с какою сегодняшние сочинители из нашей части спектра, будто назло (а может быть, и в самом деле назло, из протеста против агрессивно наступающей серьезности light) порождают все более аутичные, депрессивные [85] «Во времена, которые живописует современная проза (во всяком случае, значительная ее часть), — говорит Александр Агеев, — жить не хочется. Хочется классику почитать — там был конфликт, но не было ненависти и безысходности». и, виноват, занудные тексты, прочтя которые ты может быть и испытаешь нечто вроде эстетического удовлетворения, но порекомендовать которые ни в чем не повинным согражданам явно постесняешься.

Что остается? Работать и в этой ситуации — храня свое, но не отталкивая и чужого, тем более что не все из чужого оказывается чуждым и что есть в этом самом чужом и то, без чего своему уже не прожить.

Словом, — я перехожу, как и обещал, к финальному эпиграфу — остается, помня про оборонительную, защитную, а отнюдь не наступательную функцию щита, сказать и самому себе, и времени, в какое выпало жить:

Писатели — так уж повелось — скандалят по всякому поводу и без всякого повода. Делят свежую славу и общее имущество, доставшееся в наследство от советской эпохи, продвигают своих фаворитов и задвигают чужих, ловят друг друга на кумовстве и плагиате, подозревают ближних (и дальних) в продажности и сервильности, непатриотичности и/или антисемитизме, нечистых помыслах и нечестных поступках.

Не все писатели, конечно, затевают скандалы, и далеко не все, разумеется, оказываются в них втянутыми, но в целом согласимся — среда у нас щелочная, едкая. И к тому же именно сигналы о писательских раздорах и распрях, конфузах и взаимных претензиях в первую очередь подхватывают и в жесткую ротацию ставят современные СМИ, так что история постсоветской литературы предстает цепочкой скандалов, сплетен и анекдотов.

Ни в чем вроде бы между собою не схожих.

Впрочем, так ли уж и «ни в чем»?

Сопоставляя наиболее нашумевшие внутрилитературные конфликты минувшего двадцатилетия, нельзя не прийти к выводу, что скандалами в строгом смысле слова можно назвать только те из них, что меняют (или имеют своей целью изменить) к худшему сложившиеся и уже утвердившиеся в сознании публики писательские репутации [86] Употребляя здесь и далее для характеристики современной литературной ситуации в России термины «репутация», «имидж», «ситуация», «квалифицированное читательское меньшинство», «неквалифицированное читательское большинство» и т. д., автор статьи пользуется тем их толкованием, которое предложено в книге: С. Чупринин . Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям. М.: Время, 2007. .

Вот, собственно, почти все основные признаки скандала нами уже и намечены.

Во-первых, демиургами (от греч. demiourgos — «творящий для народа»), фигурантами и жертвами скандала могут быть лишь публично известные люди, а в идеале — те, кого в сегодняшней России называют випами. Так, скажем, появившееся на страницах газеты «День литературы» сообщение петрозаводской поэтессы Елены Сойни о том, что московский поэт и публицист Валерий Хатюшин украл и, по крайней мере, дважды под своим именем опубликовал ее стихотворение 1976 года, никакого особенного скандала не произвело [87] См. «День литературы», 2005, № 3. Адрес этого письма Е. Сойни и ответного письма В. Хатюшина в интернете: http://www.moslit.ru/nn/0508/15.htm. Любопытно, что, сдержанно — скажем так — попросив прощения у обкраденного им автора («Я, конечно, приношу Елене Сойни свои извинения и надеюсь, что два поэта способны разрешить это недоразумение мирным путем»), В. Хатюшин заявил, что все напоминающие ему об этом раздувают из мухи слона, поскольку «и в мировой, и в русской поэзии подобных недоразумений — сотни» (В. Хатюшин. Бондаренковщина // Газета «Дуэль», 11.10.2005; адрес в интернете — http://www.duel.ru/200541/?41). . Ибо: кто такая Елена Сойни, автор, возможно, и достойный, зато публике практически незнакомый? Столь же, видимо, малоизвестным в литературном сообществе оказалось и имя московской уже поэтессы Анастасии Дорониной, которую ленинградский поэт Александр Танков в статье «Шествие переперщиков» обвинил в том, что она, совсем как Хатюшин, украла и опять-таки дважды опубликовала под собственным именем его стихотворение 1985 года, изменив в нем всего два-три слова [88] См. «Литературная газета», 2006, № 11–12. Адрес этого текста в интернете: http://old.lgz.ru/archives/html_arch/lg112006/Polo sy/8_2.htm . Зато, совсем наоборот, долгий шлейф пересудов и дискуссий в печати и, особенно, в интернете вызвало содержавшееся в той же статье Танкова открытие, что, оказывается, живущий в Швейцарии Михаил Шишкин, раскавычив и не сославшись на авторство, ввел в свой роман «Венерин волос» большой фрагмент автобиографической прозы Веры Пановой. Что ж, все вполне логично: и Вера Панова — писатель с непозабытой еще репутацией, и Михаил Шишкин — на виду, что подтверждено присуждением за «Венерин волос» премий «Национальный бестселлер» и «Большая книга».