Сергей Чупринин - Признательные показания. Тринадцать портретов, девять пейзажей и два автопортрета

Либералы — наскоро пробежимся по всему спектру «проклятых вопросов» российской демократии — не находят имперские или, как вариант, национал-патриотические амбиции русского народа сколько-нибудь актуализированными и потому попытку сыграть на них считают делом либо заведомо пустым, либо опасным, так как и спящего можно ведь разбудить заполошными стенаниями и криками.

Сказанное относится и к государственной практике — всегда, как показывает опыт, репрессивной, всегда не столько успокаивающей, сколько возбуждающей кровавые страсти, и к самоубийственным, на мой взгляд, кабинетным изысканиям насчет «национальной идеи», так как она, нацеленная будто бы на благие задачи национально-культурного возрождения, в итоге способна привести лишь к параду национальных (или конфессиональных) эгоизмов, последствия которого в условиях полиэтнического государства страшно даже и вообразить.

Принцип невмешательства — даже словом — в сферу атавистических национальных эмоций, до тех пор, пока это только возможно (ибо вдруг еще рассосется — раньше рассасывалось; ибо худой мир лучше доброй ссоры, а она неизбежна, едва лишь начнется процедура артикулирования, выяснения межнациональных отношений), для либерала аксиоматичен. Настолько, что он готов признать себя и страусом, прячущим голову в песок от реальных конфликтов дня, и существом «безродным», «вненациональным», то есть от природы лишенным железы, которая вырабатывала бы националистическую секрецию.

Либералы — я перехожу уже к популярнейшей сегодня теме экономической преступности, — конечно же, как законопослушные граждане, поддержат разумные действия власти по наведению порядка, но риторика о необходимости всем миром, да еще и одним стальным ударом, покончить с «разграблением» страны, с «криминальным» капиталом и «тиранией лавочников» пугает их едва ли не больше, чем вполне реальное казнокрадство и мздоимство.

Во-первых, думает либерал, взаимоток финансовых средств и технологий через государственные границы, тенденция к слиянию национальных рынков в единое экономическое пространство — реальность сегодняшней космополитической цивилизации, и не ужасаться, а радоваться надо тому, что и Россия оказывается не в стороне от общего процесса, — что не противоречит, впрочем, ни его налоговому регулированию, ни протекционизму по отношению к отечественным предпринимателям. Во-вторых, разгул коррупции, других неправедных способов личного обогащения, как показал еще Ф. Ницше («Знамя», 1993, № 1), свидетельствует о том, что в обществе «действительно падают акции войны и удовольствия от войны» (за интересы ли нации, за веру ли, за единственно мудрую идеологию) и, наоборот, растут в цене акции «частных страстей», «частной жизни», что не может быть не мило либералу. В-третьих, собираясь в крестовый поход против экономической преступности как абсолютного зла, неплохо бы оборотиться к недавнему опыту борьбы с таким абсолютным злом, как винокурение и алкоголизм, — очень может быть, что истребление спекулянтов, теневиков, мздоимцев создаст обществу больше проблем, чем сейчас они доставляют ему. В-четвертых, лиха беда начало, и, развязав массовые репрессии по отношению к жулью, так легко перебросить их на людей, отобранных на заклание уже по другому какому-нибудь признаку.

Впрочем, довольно аргументов. И без того ясно, что, познакомившись с содержимым пресловутых одиннадцати чемоданов Александра Руцкого, либерал меланхолически вздохнет: ужасно, мол, конечно, «но ворюги мне милей, чем кровопийцы» — даже потенциальные.

От издержек и «детских болезней» свободы, убежден либерал, есть только одно универсальное лечение: свободой, — поэтому не притормаживать, не подмораживать нужно, но раскрепощать, ибо ничто так успешно не справляется с весенней грязью, хлябью, распутицей, как ясное солнышко.

Будет больше свободы — значит, и порядка в стране тоже будет больше.

К «проклятым» вопросам современности мы еще не раз вернемся. Но и сказанного, полагаю, достаточно, чтобы понять: либералам — ради успеха реформ — давно пора бы перейти в оппозицию к правящему сегодня режиму.

Но — не получается.

Во-первых, ввиду того, что силы либералов рассеяны, а задачи и по сей день как следует не проартикулированы. Во-вторых же и в-главных, ввиду того, что — замечу вопреки распространенному мнению — демократические реформы в России отнюдь не приобрели пока необратимый характер. Все еще, увы, у нас возможно: и номенклатурный реванш, и национальное возрождение по иранскому типу, и анархия, и военно-полицейская деспотия. Дамоклов меч контрреформации по-прежнему висит над страной, завоевания свободы держатся, как порою кажется, лишь на честном слове, лишь на иррациональном народном доверии к Ельцину, и это заставляет — будто во время стихийных бедствий — сбиваться под его руку даже и тех, кому полезнее было бы разойтись, обеспечивая своей разностью полноту и богатство демократического спектра.

К слову сказать, и власть интуитивно догадывается, что демократическое единство крепится сегодня не общностью целей, не единомыслием, как во времена Горбачева, но исключительно форсмажорными обстоятельствами, неустранимым присутствием общей для каждого угрозы. Недаром же, стоит только наметиться очередному «расколу в демократах», президент и его окружение немедленно и, это очень важно, по собственной инициативе идут на резкое обострение внутриполитической ситуации, кличем тревоги вновь превращая потенциальных оппонентов в надежных союзников, вновь собирая на свою защиту и под свою защиту всех, кто в нынешних кремлевских властителях видит наименьшее зло.

Разумеется, как знали еще античные притчетворцы, нельзя кричать: «Волки! Волки!» — слишком часто. Когда-нибудь на помощь уже не прибегут, и характерно, что в преддверии апрельского референдума по либеральным рядам прошуршало раздраженное: в последний раз поддерживаем Бориса Николаевича, пора готовить ему смену…

Смену готовить, вероятно, и в самом деле пора, тем более что на политическом горизонте появились уже и первые кандидаты на роль либерального преемника первого президента России, — например, Григорий Явлинский («Знамя», 1993, № 3). И все же пока демократы и либералы друг без друга не проживут. Демократы понимают, что именно либералы, выражаясь метафорически, подбавляют газу в преобразования, проводимые властью, иначе мотор окончательно заглохнет, а либералы рассматривают Ельцина и ельцинцев как допотопный, конечно, но мощный локомотив, который протащит страну сквозь полосу испытаний к полигону, где трансформация демократических реформ в либеральные окажется уже возможной.