Борис Соколов - Врангель

В момент взятия красными Перекопа Слащев был уже не у дел. После прорыва линии обороны он выехал на фронт, но никакого назначения не получил. Булгаковский же герой командует фронтом и фактически выполняет ряд функций, в реальности осуществлявшихся генералом А. П. Кутеповым, который руководил обороной Перекопа. Например, именно Хлудов приказывает, к каким портам следовать соединениям для эвакуации. В книгах Слащева не упоминается об этом приказе, отданном самим Врангелем, но он есть, в частности, в вышедшем в конце 1920 года в Константинополе сборнике «Последние дни Крыма». В то же время Булгаков заставляет Хлудова критиковать главнокомандующего почти в тех же выражениях, какими Слащев в книге «Крым в 1920 г.» критиковал Врангеля. Так, слова Хлудова «Но Фрунзе обозначенного противника на маневрах изображать не пожелал… Это не шахматы и не незабвенное Царское Село…» восходят к слащевскому утверждению об ошибочности решения Врангеля начать переброску частей между Чонгаром и Перекопом накануне советского наступления: «…Началась рокировка (хорошо она проходит только в шахматах). Красные же не захотели изображать обозначенного противника и атаковали перешейки». Уместно также привести здесь характеристику, которую Г. В. Немирович-Данченко дает главному противнику Врангеля — красному командующему фронтом: «И несмотря на то, что первоклассному стратегу и тактику, храброму и решительному солдату генералу Врангелю был противопоставлен какой-то выходец из недр коммунистической партии Фрунзе, имевший в прошлом, как добрый коммунист, гораздо больше уголовных дел, чем выигранных баталий, — Фрунзе победил Врангеля, и победил с оружием в руках».

Фраза «К воде поближе?», брошенная Хлудовым главнокомандующему по поводу намерения последнего переехать в гостиницу «Кист», а оттуда на корабль, перекликается со злым намеком на трусость главкома в слащевской книге «Крым в 1920 г.»: «Эвакуация протекала в кошмарной обстановке беспорядка и паники. Врангель первым показал пример этому, переехал из своего дома в гостиницу „Кист“ у самой Графской пристани, чтобы иметь возможность быстро сесть на пароход, что он скоро и сделал, начав крейсировать по портам под видом поверки эвакуации. Поверки с судна, конечно, он никакой сделать не мог, но зато был в полной сохранности, к этому только он и стремился».

В позднейших редакциях «Бега» Хлудов говорил о возвращении в Россию иронически-иносказательно как о предстоящей поездке на лечение в германский санаторий, маскируя свое намерение свести счеты с жизнью. (Точно также Свидригайлов в «Преступлении и наказании» о будущем самоубийстве говорит как о путешествии в Америку.) Но упоминание германского санатория возникло тоже не случайно. Здесь имелась в виду рассказанная Слащевым в мемуарах история, как он отказался от предложения Врангеля поехать лечиться в санаторий в Германии, не желая тратить на свою персону дефицитную валюту.

В качестве антипода Хлудову (Слащеву) Булгаков дал сниженный, карикатурный образ Главнокомандующего (Врангеля). Правда, в первой редакции пьесы тот характеризовался не так уж плохо. Вот его портрет в ремарке: «В двери вырастает Главнокомандующий. Он в заломленной на затылок кавказской папахе, в шинели до пят, с кавказской шашкой, генерал-лейтенантских погонах, в перчатках с раструбами, очень худ. На лице у него усталость, храбрость, хитрость, тревога». В последующих редакциях по цензурным соображениям последняя фраза была снята. Кстати, в архиве Булгакова сохранилась вырезанная из журнала фотография похорон Врангеля.

Обращенные к Главнокомандующему слова архиепископа Африкана, прототипом которого был глава духовенства Русской армии епископ Севастопольский Вениамин: «Дерзай, славный генерал, с тобою свет и держава, победа и утверждение, дерзай, ибо ты Петр, что значит камень», — имеют своим источником воспоминания Г. Н. Раковского. Тот отмечал, что «представители воинствующего черносотенного духовенства с епископом Вениамином, который деятельно поддерживал Врангеля еще тогда, когда он вел борьбу с Деникиным», с церковных кафедр «прославляли Петра Врангеля, сравнивая его не только с Петром Великим, но даже и с апостолом Петром. Он явится, мол, тем камнем, на котором будет построен фундамент новой России». Обращение же к Африкану самого Главнокомандующего: «Ваше преосвященство, западно-европейскими державами покинутые, коварными поляками обманутые, в самый страшный час на милосердие Божие уповаем» — пародирует последний приказ Врангеля, отданный при уходе из Крыма: «Оставленная всем миром, обескровленная армия, боровшаяся не только за наше русское дело, но и за дело всего мира, — оставляет родную землю. Мы идем на чужбину, идем не как нищие с протянутой рукой, а с высоко поднятой головой, в сознании исполненного долга». Нищета, постигшая в Константинополе Хлудова, Чарноту, Люську, Серафиму, Голубкова и других эмигрантов в «Беге», показывает всю фальшивость врангелевских высокопарных слов.

Почему вдруг в булгаковской пьесе крымский архиепископ носит редкое имя Африкан? Из книги журналиста-эмигранта Григория Раковского «Конец белых», вышедшей в 1921 году, мы узнаём о происшествии, случившемся с донским атаманом генералом Африканом Петровичем Богаевским в Северной Таврии осенью 1920-го. 1 (14) октября тот был в Мелитополе в гостях у Врангеля, который праздновал годовщину своей свадьбы. Оттуда атаман предполагал отправиться к командиру Донского корпуса на праздник лейб-гвардии Казачьего полка. Посланный им из Мелитополя мотоциклист с запиской, сообщавшей о скором прибытии Богаевского, попал в плен к противнику, делавшему набег. Двигаясь на Мелитополь, красные круто повернули к северу на Токмак, по дороге захватили обоз лейб-казаков с запасами вина и водки для праздника. Один из сопровождавших обоз офицеров спасся бегством, проскакав 30 верст, и по телефону предупредил об опасности. Атаман, однако, этой телефонограммы вовремя не получил.

Раковский приводит воспоминания самого Богаевского о том, как он уцелел: «Положение наше было отчаянное: на дворе темно, всюду красные, кроме револьверов у нас ничего нет… В этот момент на нас налетели красные кубанцы и начали рубить, кого попало. Ожесточенная стрельба, страшные крики, стоны, вопли… Все сопровождающие меня бросились спасаться. Я оказался один с двумя офицерами, и мы свернули на боковую тропинку… Красные помчались дальше на Орехов». Тот же эпизод приведен и в мемуарах вернувшегося в Россию бывшего прокурора Донской армии Ивана Михайловича Калинина «Под знаменем Врангеля», выпущенных в 1925 году.

Этот эпизод перекочевал в «Бег», превратившись в историю чудесного спасения казачьего генерала Чарноты и архиепископа Африкана, которого драматург наградил именем донского атамана. Африкан рассказывает обрусевшему французу, полковнику маркизу де Бризару: «В Курчулан ездил, благословить Донской корпус, и меня нечестивые пленили во время набега». Знающие читатели могли догадаться, что его преосвященство во время «благословения» собирался на полковом празднике обильно выкушать водки.