Виктория Федорова - Дочь адмирала

— Простите, Зоя Алексеевна, что мы вам не хлопаем, у нас ни у кого нет рук.

После развода с Владимиром Раппопортом Зоя не раз задавалась вопросом: способна ли она вообще полюбить кого-нибудь? В такие минуты даже самой себе она не могла объяснить, почему ее жизнь покатилась по неверному пути. Как она умудрилась спутать любовь с привязанностью, влечением или чем там еще? А что, если то потаенное свойство ее натуры, которое так настоятельно заставило ее стать актрисой, столь же бесповоротно лишило ее способности к сильным, прочным чувствам? Она знала нескольких актрис, жизнь которых сложилась подобным образом: они так долго жили в мире придуманных чувств, что разучились их испытывать. Неужели и она принадлежит к числу этих унылых созданий?

Но в 1941 году Зоя встретила летчика Ивана Клычева, и все ее страхи разом улетучились. Сомнений быть не могло: к ней пришла любовь. Иван тоже полюбил ее. Они говорили о свадьбе как о деле решенном. Только вправе ли они думать о свадьбе, когда Россия охвачена войной? Может, лучше подождать, пока она кончится? Они решили подождать, и причина оказалась совсем уж глупой: в основе ее лежало тщеславие Ивана.

Зоя была лауреатом Сталинской премии. Иван пообещал ей, что до их свадьбы дважды станет Героем Советского Союза.

— Будь моим героем, — убеждала его Зоя. — Этого вполне достаточно.

Иван поцеловал ее:

— Я буду твоим героем и Героем Советского Союза, Зоечка.

Один раз, до того, как его самолет сбили в битве за Сталинград, он успел стать Героем Советского Союза. Тяжело раненного, но живого, его вытащили из-под обломков самолета. Целый месяц он пролежал в госпитале, и Зоя каждый день навещала его. Иван невыносимо страдал, понимая, что никогда больше ему не быть боевым летчиком.

По выходе из госпиталя он получил назначение в отдел по расследованию авиакатастроф. Зоя вздохнула с облегчением. Это означало, что ее Иван будет жив.

Но жизнь распорядилась иначе. Вылетев однажды на место очередной катастрофы, он вместо того, чтобы переждать там ночь, решил, несмотря на нелетную погоду, вернуться как можно скорее в Москву, к Зое. Его самолет разбился близ Тамбова. За его могилой ухаживают пионеры (члены организации советской молодежи), навещала ее до последних своих дней и Зоя.

В конце лета 1941 года Зоя снова пошла на прием к Берии:

— Вы обещали мне ознакомиться с делом отца.

Берия снова встретил ее, стоя за столом, но на этот раз на небе не было солнца. Она отчетливо видела его лицо, прячущиеся за стеклами пенсне холодные глаза, которые, казалось, никогда не мигали.

— Я обещал? Что я вам обещал, Зоя Алексеевна?

Она судорожно сжала руки, впившись ногтями в ладони, чтобы сдержаться и не дать ему пощечину. Этот человек играет с ней, играет жизнью ее отца.

— Вы сказали, что я скоро увижу отца. Вы обещали.

— Скоро. — Казалось, он обдумывает это слово. — А как долго это «скоро» может длиться, Зоя Алексеевна? Сколько дней, недель, месяцев?

Она расплакалась. Безнадежно. У этого человека нет сердца.

— А может, «скоро» — это уже сейчас?

Она подняла глаза: легкая улыбка тронула его губы.

— Возвращайтесь домой. Я не уверен, кто там окажется первым — вы или ваш отец.

Всю дорогу домой Зоя бежала. Когда она ворвалась в квартиру, отец был уже дома. Она узнала летний пиджак, в котором его арестовали, скорее, чем узнала его самого. Три года в лагерях превратили его в глубокого старика. Отцу было всего 56, а выглядел он на все 70. Лицо избороздили глубокие морщины, он был чудовищно худ. Когда она вошла в комнату, он стоял, держа руки за спиной, словно заключенный на лагерной поверке.

— Папочка!

Она бросилась к нему и обняла, покрывая лицо поцелуями. У обоих по щекам текли слезы.

— Моя маленькая Зоя, — прошептал он, прижимаясь лицом к ее волосам.

Она почувствовала, как его руки обняли ее, но стоило ей на мгновение отстраниться, он тут же отдернул их и спрятал за спину.

— Папочка — воскликнула она. — С тюрьмой покончено. Тебе больше не надо держать руки за спиной. Ты дома.

Он горько улыбнулся:

— Я не знаю, как показать тебе...

— Показать мне что? — не поняла она.

Помедлив, он убрал из-за спины руки и протянул их вперед. На руках оставались лишь обрубки больших пальцев. Других пальцев не было.

Зоя закричала. Прижав руки ко рту, она попыталась подавить крик. Пол качнулся у нее под ногами, и, почувствовав, что голова у нее идет кругом и она вот-вот потеряет сознание, Зоя быстро опустилась на стул. К горлу подступил комок.

Алексей сел напротив, спрятав ладони в коленях. Когда она немного пришла в себя, он рассказал, что произошло с его руками.

Это случилось прошлой зимой; тот день выдался на редкость морозным, ледяной ветер злобно хлестал занятых на расчистке дороги людей. Как он пережил минувшие зимы в своих жалких тюремных обносках, он и сам толком не понимал, но в тот день он почувствовал, что заболел. Болело горло, грудь сдавило так, будто ее накрепко стянули ремнями, временами ему казалось, что лицо пылает жаром, хотя ветер по-прежнему дул со страшной силой, сбивал с ног. Он пытался работать, не обращая внимания на боль — любая жалоба грозила суровым наказанием.

Но наконец он сдался. Уж очень ему было плохо. Конвойный поглядел на него с презрением. «У нас здесь лечить некому. Сам знаешь. Придется отправить тебя в другой лагерь, где есть врач».

Его отвели к грузовику, на который грузили трупы. Когда погрузку закончили, трупы накрыли брезентом, а ему приказали лезть наверх. Грузовик тронулся, и Алексей прижался к стенке кабины, пытаясь хоть как-то защититься от ветра.

Ехали долго, несколько часов, как ему показалось, хотя точно он не знал. От сотрясавшей его тело лихорадки и жестокого мороза он погрузился в полудремотное, полубеспамятное состояние. В какой-то момент он почувствовал, что руки у него онемели. Он попытался пошевелить пальцами, но это причинило дикую боль. В отчаянии он засунул руки между ног, где еще сохранялось какое-то тепло.

Когда грузовик добрался до лагеря, где находился врач, конвоирам пришлось снимать Алексея с грузовика — он совсем окоченел и не мог стоять. В кабинете врача Алексею помогли раздеться. Ступни от холода стали багровыми, но врач сказал, что с ними все обойдется. Температура была выше 40. «Наверно, воспаление легких», — сказал врач и сделал какой-то укол. Потом занялся его руками. Отмороженные пальцы почернели.

Врач взял медицинские ножницы и, словно подрезая куст роз, один за другим отрезал на руках все пальцы. Алексей потерял сознание.

Зоя с сестрами поочередно оставались дома, ухаживая за отцом. Он почти ничего не мог сделать для себя сам. За все это время он не проронил ни слова жалобы. Прежнего Алексея, который говорил все, что было на уме, и которому сам черт не был страшен, более не существовало. Вернувшийся из тюрьмы Алексей вздрагивал при каждом громком звуке, донесшемся с улицы, вскакивал и замирал по стойке «смирно», когда кто-нибудь подходил к двери.