Михаэль Деген - Не все были убийцами (История одного Берлинского детства)

Гюнтера просто трясло, когда я рассказывал клиентам о куриных блохах.

После моих рассказов они начинали рыться в перьях купленной курицы, выискивая блох. Я помогал им в этих поисках, в результате чего клиенты приходили к выводу, что на нашей птицеферме за курами прекрасно ухаживают. У моих постоянных клиентов выискивание блох вошло в привычку. Иногда, когда Хотце заезжал за мной или был в гостях у Гюнтера, тот исподтишка демонстрировал Карлу наши занятия.

Некоторые клиенты вытаскивали из карманов маленькие гребенки, чтобы поискать блох с их помощью. Это произвело большое впечатление на других покупателей, и Гюнтер уже подумывал — хорошо бы делать маленькие гребенки и продавать их клиентам.

Однажды один из постоянных покупателей, кажется, обергруппенфюрер, попросил меня помочь ему доставить покупки к нему домой. Я сел в его «мерседес» и вместе с ним доехал до Эркнера. Его жена настойчиво приглашала меня остаться у них обедать. Я остался и мог внимательно рассмотреть это «львиное логово».

Большой дом обергруппенфюрера никем не охранялся. Столовая и примыкающие к ней комнаты были тесно заставлены дорогой старинной, но совершенно разномастной мебелью. Мне вспомнилась столовая Карла Хотце.

Я оставался один довольно долго. Затем появилась горничная, которая, впрочем, была совсем непохожа на горничную, и накрыла на стол. В своем черном платье с белым передником, с высоко подобранными русыми волосами она походила на фотографию из иллюстрированного журнала.

Накрыв на стол, горничная вышла, а через некоторое время появилась снова и внесла поднос с громадным омлетом и целой батареей банок с повидлом.

«Еще омлет? Еще немного повидла?» — потчевала меня хозяйка.

Это были единственные фразы, произнесенные во время обеда.

Обергруппенфюрер молча ковырял свой омлет, а его жена с легким отвращением наблюдала за тем, как неумело орудует он ножом и вилкой и как жует с открытым ртом.

Я, конечно, был рад, что не нужно разговаривать и отвечать на неприятные вопросы. Поев, я поблагодарил за угощение, и шофер в эсэсовской форме отвез меня обратно на птицеферму.

«Этот обергруппенфюрер — очень важная шишка», — объяснил мне Гюнтер. — «Продувная бестия и очень умен. Можешь гордиться».

Одному из высоких чинов я «особенно» понравился. Это был приятный мужчина с довольно большим животом. Он просил, чтобы я научил его различать цыплят по половым признакам. При этом он настойчиво приглашал меня сесть на табуретку, садился на другую табуретку рядом и как бы нечаянно клал руку на мое колено, когда я на примере уже подросшего цыпленка пытался показать ему отличительные половые признаки, которые, впрочем, сам не всегда находил.

Он был гомосексуалист. Со мной он всегда разговаривал в шутливом тоне.

Каждый раз во время этих бесед я перекладывал его руку со своего колена на его собственное. И каждый раз он с этим беспрекословно соглашался.

Он отпускал мне комплименты, приходил в восхищение от цвета моих волос и в сотый раз уверял, что в моих жилах, без сомнения, течет кровь римлян.

«Я знал фюрера еще в самом начале его деятельности. Тогда в Мюнхене нам многое пришлось пережить вместе. Однако, на мой взгляд, он совершает ошибку, отгораживая нас от некоторых сильных и здоровых рас».

Рука его словно ненароком оказалась на моем колене, и я опять положил ее назад, на его колено. Он грустно улыбнулся и продолжал:

«Если у нас и дальше будут рождаться светловолосые мальчики и девочки, то в результате немецкая раса выродится, захиреет. Конечно, мы не должны смешиваться с евреями, однако небольшая порция римской крови нам бы отнюдь не повредила».

Он погладил меня по волосам.

«Господи, какие у тебя густые волосы!»

«Но ведь здесь совсем нет евреев. Я, во всяком случае, не видел ни одного», — сказал я.

«Вот и радуйся. Это отвратительные свиньи. А после войны их вообще больше не будет. И тогда, наверное, мы сможем несколько ослабить строгость наших законов и обновить немецкую расу, влить в нее немного иной крови. Это было бы совсем неплохо — люди с черными, как у тебя, волосами и голубыми, как у фюрера, глазами. Тогда мы выжили из Мюнхена еврейских свиней, и фюрер выглядел весьма импозантно. Ах, что за времена были! А теперь у фюрера такое выражение лица, как будто он все время пытается доказать всем, какой он мужественный человек».

И опять рука его очутилась на моем колене. Если бы не эта неприятная мелочь, он был бы отличным парнем. Он часто приходил на ферму вечером, перед концом торговли, и мы долго сидели вместе в кабинете Гюнтера. На баварском диалекте он рассказывал о годах своей военной службы:

«В нашем подразделении служил один парень, который всегда впереди был. Если мы проводили акцию по аресту коммунистов, кто был главным заправилой? Конечно, наш Хайнц. А уж отчаянный был! По виду он почти такой же был, как вы, Радни, правда, малость потемнее. Симпатичный такой паренек. Только ноги чуть-чуть носками врозь ставил. Так бывает, когда у человека плоскостопие. У всех артистов балета — плоскостопие. Но ведь и у штурмовиков тоже может быть плоскостопие! Хайнц был прекрасный спортсмен, лучший легкоатлет в нашем подразделении. Адольф был от него без ума. А уж для Хайнца Адольф был прямо как Господь Бог! Любую возможность использовал, чтобы поближе к нему быть. И вдруг — как обухом по голове: кто-то разузнал, что Хайнц не чистый ариец. По меньшей мере полуеврей. Адольф был просто потрясен и немедленно вышвырнул парня из партии. Но я думаю, что это были просто чьи-то козни. Наверное, какой-то подлец из подразделения почувствовал себя обойденным. А Хайнца однажды нашли в реке с размозженным черепом. Но я до сих пор убежден, что он не был евреем. Такой парень, как он, просто не мог быть евреем. А что до плоскостопия — Боже мой, да посмотрите на ваших клиентов! У половины из них — плоскостопие. А ведь чистые арийцы! Нет, плоскостопие тут ни при чем. Хайнц был истинный национал-социалист».

Работа на птицеферме пришлась мне по душе. Я радовался каждому дню, проведенному в обществе Гюнтера и Зигрид. Жареные цыплята, которыми Зигрид угощала меня, были превосходны. Супруги Радни были очень дружной парой.

Хотце в шутку называл их «Тристан и Изольда». Они пользовались любой возможностью, чтобы сесть рядом, обняться или просто коснуться друг друга. Я делал вид, что ничего не замечаю, а Зигрид смеялась и угощала меня жареными куриными окорочками. И мне было очень хорошо.

Но это счастье не продлилось и восьми недель. Воскресным утром (ночью был длительный воздушный налет) у нашего дома в Каульсдорфе появились гестаповцы. Мартхен бегом поднялась по лестнице и вошла в мою комнату. Я еще не совсем проснулся. Она растолкала меня и стащила с кровати. Через ее руку была переброшена старая куртка Карла Хотце.