Николай Князев - Легендарный барон: неизвестные страницы гражданской войны

Действия Китайского правительства не вызывали протеста со стороны посланника в Пекине князя Кудряшева, тогда не совсем еще безгласного; ничего не возразил также и ургинский консул г. Орлов, потому что названные дипломатические агенты сами вели широкую компанию в китайских и иностранных кругах за немедленное занятие Халхи китайцами из опасения, что в противном случае туда проникнут большевики.

Первым шагом Китайского правительства после внедрения в страну и накопления достаточных сил была ликвидация автономии Внешней Монголии. Представитель Китайского правительства, уже известный нам Чэнь И, мягкими по началу мерами и сохранением всех родовых привилегий за светской и духовной аристократией обеспечил некоторое сочувствие к своей политике со стороны крупных монгольских феодалов. Управление Внешней Монголией, созданное Чэнь И, сохранило призрак автономности, будучи поручено выбранному князьями из своей среды должностному лицу — сайту, а также монгольским министрам и двум законодательным палатам. Вместе с тем, Чэнь И подтвердил, что им признаются в силе все законы, изданные Богдо-гэгэном после 1911 г.

Особым декретом китайского правительства, по представлению Чэнь И, за Бог- до сохранен титул “хагана”, то есть царя и, кроме того, даны два новых и весьма красочных титула “Наставника президента Соединенного государства” и “Владыки желтой религии северной Внешней Монголии”. На личные расходы Богдо-гэгэна и его жены Эхэ-дагини Китайское правительство обязалось отпускать ежегодно по 30000 серебряных лан на каждого.

Но для монгольского населения созданное Чэнь И “Положение об управлении Внешней Монголией” оказалось чрезвычайно тяжелым, так как оно восстанавливало аннулированные в 1911 г. старые долги китайским фирмам, заключенные на основе кабальной круговой поруки. К долгу присчитаны проценты, наросшие с 1911 г. и, таким образом, оказалось, что все халхинские кочевники попали в жесточайшую кабальную неволю, от которой они успели уже поотвыкнуть за время русского протектората.

Одновременно, но по совершенно иным мотивам, и центральное правительство проявляло нетерпеливое неудовольствие установленными Чэнь И порядками. “Положение” было признано слишком мягким, не отвечающим принципам китайской великой державности. В Халху послано было пособие карательной экспедиции, возглавленной видным аньфуистом генералом Сюй Шучжэном, известным в просторечии под именем “маленького Сюя”. По прибытии в Ургу грозный Сюй арестовал незадачливого Чэнь Й и отправил для суда в Китай. Схвачены также были все министры — монголы и брошены в тюрьму без суда и следствия. По отношению с самому Богдо-гэгэну Сюй первоначально не осмелился на откровенно репрессивные меры, ограничившись предъявлением ему требования о безграничном подчинении Китаю.

С подобными же требованием генерал Сюй обратился и к монгольским законодательным палатам. Верхняя палата, более аристократичная по составу, проявила быструю уступчивость и даже склоняла Нижнюю палату к безоговорочному подчинению требованиям Сюя. Но последняя упорно защищала свою точку зрения, настаивая на автономности Монголии. Видя неуступчивость Нижней палаты и колебания Богдо, генерал Сюй решительными “заплечными” средствами вынудил арестованных министров подписать петицию на имя китайского правительства об отмене автономии Монголии, а затем окружил солдатами дворец самого Богдо и заставил его дать формальное согласие на вышеуказанную петицию министров. Богдо-гэгэн с того времени оставлен был под охраной 50 китайских солдат. В виде, вероятно, слабого утешения за потерю власти и свободы он награжден был еще одним титулом “Блюстителя благополучия”.

Что же касается “маленького Сюя”, то он остался в Урге в должности комиссара северо-западной окраины Китая. Отсюда видно, что китайские революционные деятели предприняли попытку искоренить впредь даже самое название страны — Монголия.

В дополнение к бездне испытаний, выпавших на долю, поистине, многострадальной Монголии, генерал Сюй царапнул монгольские национальные чувства пышным обрядом перенесения из Пекина в Ургу портрета президента Китайской республики, символизировавшим потерю автономии и возвращение к порядкам до 1911 г. Нетрудно представить беспомощное положение номада, обитающего в таких отдаленных от центра местах, откуда “хоть три года скачи, все равно никуда не доскачешь”. Да и кому он мог принести жалобу на бесцеремонное хозяйничанье китайских администраторов всех рангов, на жестокое выколачивание китайскими фирмами долгов, а также на насилия и грабежи, творимые солдатами.

Монголы называли китайских солдат “гаминами”, то есть красными солдатами [14] Гаминами монголы называли китайских республиканских солдат (название партии “Гоминьдан” — от кит. гэмин — революция). . Войска эти принадлежали к армии Южного Китая и были настроены достаточно революционно. Теми же настроениями была проникнута политика военных властей по отношению к большевикам. Китайская администрация допустила проникновение в Ургу советских комиссаров и позволила им образовать русское большевистское самоуправление. Некоторое ослабление режима китайской оккупации, в связи с отъездом Сюя, не разрядило, однако, атмосферы острой взаимной ненависти между покорителями и покоренными. Китайскому правительству требовалось иметь значительные гарнизоны по городам, хурэ и шаби всей Внешней Монголии.

Такова была политическая и военная обстановка в Монголии, когда подошедший к Урге барон Унгерн предъявил китайскому командованию свой ультиматум о пропуске его через город.

Бивак на реке Барун-Тэрэлдж (только 30 верст на восток от Урги!). Холодно, неуютно жить в палатках, почти у ворот города, который манил к себе, суля отдых и радости. Протекла целая неделя в ожидании ответа от начальника ургинского гарнизона, но вместо ожидаемого пропуска в город, пришло через монголов известие о спешной подготовке китайцев к обороне. Полученные сведения утвердили барона Унгерна в решении немедленно захватить Ургу силой, хотя предпринимаемая операция ни в какой еще степени не была им подготовлена: местность известна лишь в самых общих чертах и почти не имелось данных о противнике. А между тем, как это впоследствии выяснилось, ургинский гарнизон состоял из двух бригад пехоты и двух — трех конных полков, изобильно снабженных пушками и пулеметами.

По мнению бывшего кобдосского генерального консула А. П. Хионина, который осенью 1920 г. проживал в ургинской консульской резиденции, численность гарнизона достигала 11000 солдат, вероятно, при 40 орудиях и более чем 100 пулеметах. К моменту же взятия Урги бароном количество гаминов (монгольское название китайской республиканской армии) возросло до 15–18 тысяч. Унгерн полагал, что неожиданность нападения является лучшей гарантией успешности предпринимаемого им налета.