Жак де Ланглад - Оскар Уайльд, или Правда масок

Подходил к концу 1890 год; Оскар Уайльд изменился; его жизнь становилась все более вызывающей, а поведение принимало все более провокационный характер; он уже вовсе не был похож на прилизанного эстета из пьесы «Терпение», перед публикой представал солидный, быть может, чрезмерно броский мужчина, не перестававший повторять: «Я вложил свой гений в собственную жизнь, а талант — в творчество». Этот художник считал своими героями Христа, Наполеона и Люсьена де Рюбампре [338] Один из персонажей «Человеческой комедии» Оноре де Бальзака. (Прим. пер.) . Под влиянием Гюстава Моро, французских символистов и эстетизма Уильяма Морриса он стремился к полному освобождению от материальной зависимости, превозносил культ юности, которая казалась ему особенно хрупкой перед лицом грядущей физической немощи; такова была философия, которую проповедовал и лорд Генри. Евангелие самого Оскара Уайльда ограничивалось двумя фразами: «На древнегреческом портале античного мира было начертано: познай самого себя. На портале современного мира будет начертано: будь самим собой». Он познакомился с Чарльзом Рикеттсом, который сделал иллюстрации к «Дориану Грею», и вместе с Ле Галльенном и другими своими корреспондентами предавался изыскам эпистолярного жанра, ничуть не заботясь о том, чтобы скрыть свои пристрастия: «Такая дружба и любовь, как наша, не нуждается во встречах, и тем не менее она восхитительна. Надеюсь, ветви лаврового венка, украшающего твой лоб, не слишком густы, чтобы помешать мне целовать твои веки» [339] R. H. Davies, op. cit., p. 277. .

Оскар работал над пьесой «Хорошая женщина», которая в окончательном варианте превратится в «Веер леди Уиндермир». Он опять сидел без денег и поэтому работал без настроения; как признавался Уайльд директору театра «Сент-Джеймс» Джорджу Александеру, ему никак не удавалось сделать персонажей реальными и живыми. Единственное, что доставляло ему удовлетворение, — возможность объявить, что с 21 января «Герцогиня Падуанская» наконец пойдет на нью-йоркской сцене, несмотря на то, что имя автора оставалось в секрете. Бродвейский театр поставил в своей афише название «Гвидо Ферранти — Новая итальянская трагедия». Постановка собрала хорошую прессу. В частности, в «Нью-Йорк трибьюн» можно было прочесть следующее: «Пьеса добилась благосклонного внимания, а быть может, даже успеха. Поставив ее, м-р Барретт, безусловно, совершил дальновидный поступок. Имя автора „Гвидо Ферранти“ так и не было открыто. Без малейшего колебания можно утверждать, что речь идет об опытном и высококлассном писателе. В этой пьесе легко узнать произведение, которое мы имели удовольствие читать несколько лет назад. Тогда оно называлось „Герцогиня Падуанская“, и автором его был Оскар Уайльд» [340] Stuart Mason, op. cit., p. 329. . Несмотря ни на что, пьеса шла на сцене около двадцати раз, что отнюдь не убавило энтузиазма автора, который с победным видом сообщил эту новость директорам лондонских театров: Чарльзу Картрайту, Генри Ирвингу, Джорджу Александеру…

Снова очутившись в Париже в феврале 1891 года, Уайльд писал Стефану Малларме: «Дорогой мэтр, не знаю, как благодарить Вас за Ваш любезный подарок — великолепную симфонию в прозе, навеянную Вам гениальными мелодиями великого поэта-кельта Эдгара Аллана По. У нас в Англии есть проза и есть поэзия, но французская проза и поэзия в руках такого мастера, как Вы, сливаются воедино. Быть знакомым с автором „Послеполуденного отдыха фавна“ в высшей степени лестно, но встретить с его стороны прием, какой Вы оказали мне, — это поистине незабываемо» [341] R. H. Davies, op. cit., pp. 287–288; en français. .

Париж по-прежнему оставался прекраснейшим городом в мире, землей обетованной для богемы и красивых женщин, являвшихся предметом самых скабрезных историй, что не мешало им невозмутимо демонстрировать свои туалеты в Булонском лесу после полудня или на шумных празднествах в Нейи по вечерам. Ги де Мопассан отказался от ордена Почетного легиона, Эдмон де Гонкур отправился в гости к принцессе Матильде, а Анатоль Франс — к мадам де Кайавер. К радости газетных репортеров, вернулась мода на дуэли. Накануне своего возвращения в Лондон Уайльд написал Сирилу: «Я пишу тебе письмо, чтобы сказать, что мне гораздо легче. Я каждый день гуляю по красивому лесу, который называется Буа-де-Булонь, а вечером обедаю со своим другом и сижу потом за маленьким столиком, глядя на проезжающие мимо экипажи. Сегодня вечером я иду в гости к великому поэту, который подарил мне чудесную книгу про Ворона. Надеюсь, ты хорошо заботишься о дорогой маме. Передай ей от меня привет и поцелуй ее за меня; передай также привет Вивиану и поцелуй его» [342] Ibid., p. 288. . Оскар закончил работу над корректурой «Дориана Грея», написал к нему предисловие и решил наконец вернуться в Лондон, к Констанс и детям, с сожалением покидая парижские ужины, кафе и спектакли. Он нашел утешение в обществе Робби, Лайонела Джонсона, встретился с Ле Галльенном и Брайтоном и оказался в Лондоне в момент появления на полках книжных магазинов отдельного издания «Портрета Дориана Грея». Сразу по приезде он вновь принялся за работу над окончательной редакцией «Замыслов», которые вышли в мае 1891 года в издательстве Джеймса Р. Осгуда, Макилвэйна и К°. В этой книге были помещены значительно измененные варианты произведений, публиковавшихся ранее в разных журналах.

В течение первых шести месяцев 1891 года Оскар Уайльд опубликовал «Портрет Дориана Грея» и «Замыслы», где уточнил и углубил свои эстетические теории, которые произвели такое сильное впечатление на французских писателей, а также книгу «Преступление лорда Артура Севила и другие рассказы», в которой были собраны чудесные сказки, написанные для Сирила и Вивиана и опубликованные прежде в разных журналах. Наконец он закончил работу над пьесой «Хорошая женщина» и сообщил об этом директору театра «Лицеум» Августину Дэли. Его писательская популярность была как никогда велика, талант рассказчика оставался недостижимым, а поведение явно не соответствовало общепринятым нормам, и поэтому в Лондоне никто не удивлялся тому, что Оскар Уайльд предпочитал Париж — город всеобщей погибели! Все молодые люди, которые его окружали, которых Констанс вынуждена была принимать у себя в доме и с которыми Уайльд подолгу беседовал у себя в комнате на четвертом этаже, были гомосексуалистами, и никто из них не скрывал своего восхищения перед снискавшим успех автором, чье имя не сходило со страниц английских газет и начинало все громче звучать во французских литературных кругах, несмотря на то, что единственным переведенным на французский произведением Уайльда все еще оставался «День рождения инфанты».