Жак де Ланглад - Оскар Уайльд, или Правда масок

Есть мнение, что Уистлер понял, о чем идет речь в этом декадентском послании, поскольку граф встречался с ним в Лондоне. Он приехал в сопровождении Ж.-Э. Бланша, стал учеником Уолтера Пейтера и сблизился с почитателем Оскара Уайльда Генри Джеймсом. За ним трудно уследить, он умудрился словно раствориться в Лондоне, посещая места с дурной репутацией, постоянно и не к месту переодеваясь, чтобы сохранить инкогнито, которое и так не могло быть нарушено, ибо в Лондоне Монтескью никто не знал. Уистлер начал работать над его портретом, но модель очень быстро, потеряв терпение, возвратилась в Париж.

Эдмон де Гонкур вспоминал об этом портрете: «Когда я остановился перед офортом Уистлера, Монтескью сказал мне, что Уистлер как раз работает над двумя его портретами: один в черном одеянии и с меховым боа под мышкой, а другой в длинном сером пальто с поднятым воротником и с едва заметным галстуком на шее цвета… он так и не определил, какого цвета у него галстук, но по взгляду его было видно, что цвет этот идеален» [353] E. et J. de Goncourt, op. cit., t. IV, p. 116. . Он снова встретился с Оскаром Уайльдом у Бэньеров, затем у Марселя Швоба. Его завораживала невероятная личность Уайльда, его манера вести беседу, перед юным французом приоткрылись тайные пути, на которые он уже имел возможность ступить по приезде в Лондон. Уистлер опасался, что слишком сильное влияние Уайльда могло нарушить его планы. Он писал: «Дорогой Робертус, Вы солнце и радость! Представьте себе, какая тьма египетская царит у нас здесь. Одно лишь сверкание Вашего прелестного украшения да Ваша чудесная песня сумели прорезать беспросветную ночную тьму, которая вот уже столько дней окутывает (sic) Лондон своей грустью. Дело дошло до того, что даже я был вынужден поверить в истинность тех прекрасных вещей, о которых Вы говорили. А это привело к тому, что глупые соседи стали мне невыносимы! Поэтому я немедленно дал бой Оскару Уайльду! О результатах Вы скоро узнаете» [354] Письмо написано на французском языке. [355] Manuscrit B. N.. N. A. F. 15303, p. 184. . Монтескью пригласил его в Париж, чтобы закончить работу над портретом; он уступил Уистлеру свою однокомнатную квартирку в Ля Гайдара в доме 22 по Рю Месье-ле-Прэнс и таскал его за собой в светской круговерти парижского общества, где гость рисковал столкнуться и с Оскаром Уайльдом. В письме к своей жене, вдове архитектора Годвина, Уистлер писал: «Мы погрузились в коляски и поехали на водевиль… Я оказался сидящим за о-ча-ро-ватель-ной Греффюль, считавшейся королевой группы, рядом со мной устроились мадам де Монтебелло и русская принцесса, которая говорила со мной по-английски. Спереди сидел принц де Полиньяк, который то и дело оборачивался и говорил мне тысячу любезностей» [356] Ibid. .

Оскар Уайльд не обращал на эти козни ни малейшего внимания и даже не вспоминал о своем закадычном враге. Он — знаменитость парижского высшего общества, он — писатель, не обделенный славой, который продолжал работать в своем шикарном гостиничном номере над подготовкой к публикации сборника сказок «Гранатовый домик», который должен был выйти в ноябре с иллюстрациями Чарльза Рикеттса и Чарльза X. Шеннона. Хозяйки салонов представляли его как автора «Дориана Грея» и как писателя, сделавшего попытку приобщить английскую аристократию к критическому образу мысли и одерживающего одну победу за другой. У завсегдатаев парижских салонов в памяти сохранилась статья, опубликованная в газете «Фигаро», в которой Оскар Уайльд предстает как «странный молодой человек, возникший как призрак прошлого со своими речами, произносимыми в салонах на незнакомом языке… Находясь в том возрасте, когда успех превозносит человека до уровня божества, м-р Оскар Уайльд сделался любимцем элиты, упивающейся его речами… Это по его приказу в Лондоне открылись чудесные лавочки, торгующие тканями сиреневых, смертельно-зеленых, бледно-голубых оттенков, ставшие достопримечательностью современной английской столицы, чьим маленьким филиалом на Авеню де л’Опера любуются каждый вечер парижане» [357] Le Figaro, 2 décembre 1891. .

В холле своей гостиницы Уайльд встречался с журналистом газеты «Эко де Пари» Жаком Дорелем, во время беседы с которым вспоминал о своих предыдущих поездках в Париж, о посещении притона в Шато-Руж, об остановках в «Кафе Англэ» или встречах с Верленом у «Прокопа». Он выражал свое восхищение от посещения лекций по любовной науке в Средние века, которые оказали сильное влияние на Данте Россетти, Суинберна и на него самого. Беседу часто прерывали другие посетители или посыльные с записками. Уайльд улыбался, коротко извинялся и продолжал излагать свои взгляды на искусство: «По своей сути искусство — это ложь, но ложь представляет собой идеальную истину; художник черпает вдохновение не в природе, а в используемом материале; на самом деле природа подражает искусству в гораздо большей степени, чем искусство имитирует природу» [358] L’Echo de Paris, 6 décembre 1891. . «Возьмите, к примеру, лондонские туманы, — объяснял он потерявшему дар речи журналисту, — они никогда не были такими густыми, пока не появился Тернер». Оскар Уайльд говорил тихим голосом, растягивая слова и сопровождая свою речь медленными жестами. Он считал, что художник должен разрушать память, интересуясь лишь настоящим, тем, что происходит сию минуту. Он улыбался при воспоминании о небылицах, которые о нем рассказывали, которые составляли оправу для его личности, являлись декорациями, на фоне которых этот великий артист каждый день выходил играть свою роль в новой пьесе. В модном ресторане «Вуазин» Морис Баррес дал в честь Уайльда прием, на котором собрались Ж.-Э. Бланш, Франсуа Шевассю, Жан Лоррен, Марсель Швоб. На следующий день великий проповедник символизма Жан Мореас пригласил его на обед в «Кафе д’Ор». Там опять появились Марсель Швоб, который как раз переводил «Великана-эгоиста», Жан Лоррен, который посвятил Оскару Уайльду одну из своих сказок — «Волшебный фонарь»; он слушал, как Адольф Ретте читал стихи Мореаса, в то время как Шарль Моррас пытался охладить пыл поэтов, осуждавших романтическую поэзию и называвших Поля Верлена «Марселиной Деборд-Вальмор в штанах», а Артюра Рембо «умственно отсталым романтиком». Уайльда раздражали бесцеремонность и неряшливая одежда этих поэтов. Извинившись, юн вернулся в гостиницу в сопровождении франко-американского поэта Стюарта Меррилла.

На следующий день Уайльд встретил на бульваре Капуцинов Эрнеста Рено и поделился с ним своими соображениями: «Я согласен с Мореасом и его последователями в том, что они вновь обращаются к древнегреческой гармонии и пытаются вернуть в нашу жизнь дух Сен-Дени. Мир так жаждет веселья. Вы когда-нибудь замечали, насколько острее воспринимает душа небесную голубизну именно в городе и насколько волнительнее кажутся здесь цветы? Я обожаю такую суматошную жизнь, толкотню, украдкой брошенные взгляды, соседство лихорадки и страстей. Я только тогда чувствую себя самим собой, когда меня окружает элегантная толпа, серость столичных городов, когда я оказываюсь в сердце богатых кварталов или нахожусь в дорогих интерьерах палас-отелей» [359] Ernest Reynaud. La Mêlée symboliste. Paris,La Renaissance du Livre, 1920, pp. 394–395. . Попадая в Латинский квартал, он подолгу задерживался в обществе Поля Арена, Жана де Тинана, Жана Ришпена — артистической богемы, которую невозможно найти в Лондоне. Оскар ужинал в «Кляридже» в компании монакской принцессы Алисы, которой посвятил одну из сказок «Гранатового домика»; он близко сошелся с Маргарет де Виндт, супругой махараджи Саравакского, и посвятил ей «Молодого короля», сблизился с вдовой Жоржа Бизе мадам Стросс, урожденной Алеви, которая принимала по пятницам, у нее Уайльд познакомился с Эмилем Золя; однако встреча двух писателей, исповедующих радикально противоположные художественные концепции, не имела никакого продолжения. Оскар покорял, забавлял, удивлял своей высокой культурой, умом; его излишне броский внешний вид, атлетическое телосложение, чрезмерная манерность отступали на второй план, заслоняемые невероятным обаянием его речей и глубочайшим вниманием, с которым он умел слушать, подчеркивая свой интерес одобрительной улыбкой, обращенной к тому или иному собеседнику. Газета «Эко де Пари» посвятила ему целую колонку в своем номере от 19 декабря: «Один из величайших представителей современной английской литературы, эстет Оскар Уайльд, который гостит в настоящее время у нас и является Великим событием [360] В тексте — на английском языке. (Прим. пер.) парижских литературных салонов». В этом же номере газета опубликовала ответ Оскара Уайльда Эдмону де Гонкуру по поводу поэта Суинберна, о котором, как известно, между ними шла речь во время предыдущего пребывания Уайльда во Франции: «Дорогой мсье де Гонкур, хотя интеллектуальной основой моей эстетики является философия нереального, а может быть, именно поэтому, прошу Вас позволить мне внести одно маленькое исправление в Ваши заметки о беседе, в ходе которой я рассказывал Вам о нашем любимом и благородном поэте Алджерноне Суинберне… Вечера, когда я имел счастье провести с таким великим писателем, как Вы, незабываемы, — вот почему они сохранились у меня в памяти в мельчайших подробностях. Я удивлен, что Вам те беседы запомнились совсем иначе…