Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже.

«Я по рассеянности доехал на лифте, вышел до пятого этажа. Затем я попытался спуститься вниз, но до второго этажа доехать было невозможно. Я мог только вернуться на лифте на пятый этаж, откуда пешком прошел вниз, но не на тот этаж, и попытался взломать замок двери господина Тушара».

Однажды он спустился на лифте на улицу, повернул направо к византийскому куполу собора Святого Августина, затем еще и еще раз направо к универмагу «Прентан», а после этого, завершив маршрут длиной один километр, оказался очень близко к месту, откуда начал свое путешествие, но не смог узнать парадный подъезд своего собственного дома и нашел его с третьей попытки.

Телефон все упростил. Связь с Кабургом не всегда была надежной, потому что телефонные станции в провинции часто закрывались в девять часов вечера. Но в Париже его друзья могли спросить магический номер 29205 и поговорить с его консьержем (который отправлял посыльного наверх) или даже самим Марселем при условии, что телефон был подсоединен, а он услышал из своей постели или кабинета высокие трели, которые предпочитал резким звукам звонка. Разговор по телефону представлял собой небольшую пьесу для двух или трех голосов. Иногда он записывал диалог, к удовольствию своих друзей:

«Кто-то торопливо идет от консьержа: ты хочешь со мной поговорить. Я бросаюсь к телефону. «Алло, алло!» (Никто не отвечает.) Я звоню сам… ничего. Я прошу номер 56565. Они звонят: занято. Я настаиваю. Они снова звонят: занято. И вот в этот момент звонишь ты: «Господин де Круассе хотел бы узнать…» Полагаю, что именно в тот момент ты дал знак своему секретарю сказать, что какое-то более подходящее приглашение заставило тебя передумать. Как бы то ни было, следует тишина, и человек вешает трубку. Я звоню снова: они неправильно меня соединяют. И так это и продолжается».

В таком случае невидимая телефонистка, которая соединяла находившиеся далеко друг от друга души и фразы которой всегда были короткими и таинственными (потому что ей платили за число соединений), наконец выдавала необычно длинный отрывок пророческой мудрости: «По-моему, господин де Круассе отсоединил свой телефон, чтобы его не беспокоили. Месье может звонить ему до двух часов утра и только напрасно потратит свое время».

И хотя ему еще приходилось спускаться под землю, его слова, переданные по медным проводам, проносились под землей Парижа много раз. Его письменные сообщения проносились по всем четыремстам пятидесяти километрам проводов телефонной сети. Телефон был не менее чудесным изобретением, чтобы иметь научное объяснение. Если бы он писал романы, он, безусловно, посвятил бы ему длинные отрывки – недоразумения, веселые друзья, разыгрывавшие его чужими голосами, совершенно незнакомые люди, голоса которых начинали неожиданно звучать в его квартире. Внимание не отвлекалось на лицо, а определенные интонации делали мгновенно явными некоторые черты личности. Его самого однажды приняли за женщину. Из-за телефона его письма стали длиннее, более частыми и менее банальными. «Ты всегда присылаешь мне сообщения, которые можно было бы передать по телефону», – жаловался он одному другу.

Горничная тоже часто была вынуждена прибегать к ручке и бумаге:

«Господин Пруст попросил меня позвонить мадам принцессе, но я не смогла дозвониться, потому что никто не отвечал, и я взяла на себя смелость написать об этом, потому что господин Пруст очень хотел узнать, не кусок ли суфле во рту лишил мадам возможности ответить на звонок».

Разгневанные абоненты писали в газеты, жалуясь на неэффективность этого чуда. В отличие от них Марсель всегда с уважением относился к этой загадке и терпеливо сносил задержки и попадания не на тот номер. На эту тему он написал статью в «Фигаро»:

«Колонки «Фигаро» полны наших жалоб на то, что магические превращения еще недостаточно быстры, потому что иногда проходят минуты, прежде чем мы соединимся с невидимым, но присутствующим рядом другом, с которым мы хотели поговорить… Мы похожи на героя сказки, который благодаря исполненному мудрецом желанию видит в ярком волшебном свете свою невесту, которая листает страницы книги, роняя слезу или собирая цветы, – и она близко, чтобы можно было до нее дотронуться, и все же она очень далеко».

Каждый разговор с бесплотным собеседником ему казался предвестием вечной разлуки. Очаровательное выражение, которое вошло в повседневную речь: «Приятно было услышать твой голос», наполняло его мучительной тревогой. За несколько лет до этого мать бранила его за нежелание пользоваться телефоном. Иногда он слышал ее потрескивающий, но отчетливый голос, выплывающий из памяти, словно дошедший до него по лабиринту проводов:

«Ты обязан принести извинения телефону за твое прошлое богохульство! Ты должен чувствовать угрызения совести за то, что ты презирал, высмеивал и отвергал такое благо! Ах, услышать голос моего бедного волчонка! А бедный волчонок может слышать мой голос!»

Каждое современное удобство подразумевало свою идеальную форму – электрический выключатель, всегда находящийся на расстоянии вытянутой руки, автомобиль, который никогда не ломается, телефон, который никогда не обрывает разговор. И все же, когда в работе изобретения происходил сбой, он мог как по волшебству вызвать к жизни разнообразные усовершенствования, которые никогда и не существовали бы, если бы это изобретение работало, как в рекламе:

«Театр в комфортных условиях собственного дома! Опера, Комическая опера, варьете, «Нувоте» и т. д. Обращайтесь в «Театрофон» 23, ул. Людовика Великого, тел. 101-03. За 60 франков в месяц три человека могут ежедневно посещать оперные спектакли. Пробное прослушивание по просьбе».

«Театрофон» сначала его разочаровал. Живое исполнение «Пеллеаса и Мелисанды» дошло до него как что-то драгоценное, которое было разбито и замарано при почтовой доставке. «Пасторальная симфония» была почти так же не слышна, как и для Бетховена. Опера «Мейстерзингеры» была полна пауз, подобно чрезмерно буквальному цитированию высказываний Бодлера в его очерке, посвященном Вагнеру: «В музыке, как и в написанном слове, всегда есть пробел, который заполняет воображение слушателя». И все же без этих перерывов эта далекая постановка потеряла бы свою силу: его памяти не нужно было бы облетать оркестровую яму, играя на каждом инструменте до тех пор, пока музыканты не вернутся из ниоткуда.

Разум тоже можно было заставить вести себя как испорченное хитроумное изобретение. Несколько аптек в его квартале оставались открытыми ночью – видны были разноцветные баночки, поблескивающие в свете газового освещения, в белом халате восседал учтивый волшебник, чтобы раздавать точно отмеренное количество утешения, которое могла предоставить только наука. Лекарства помогали ему заснуть (веронал, валерьянка, трионал и героин, который он однажды порекомендовал своей матери) и не засыпать (кофеин, амилнитрат и чистый адреналин). В определенных состояниях полусна, вызванного лекарствами, когда грохот трамвайных вагонов и крики на улице достигали его ушей, приглушенные и искаженные, телефонистки в его мозгу начинали вставлять штекеры в гнезда наугад, вызывая в памяти старые воспоминания, наделяя голосами скрип половиц и тиканье часов, затевая селекторные переговоры, в которых одновременно говорили дюжины людей, бесконечно повторяясь или шепча слова, которые невозможно было услышать.