Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже.

На лице Бержье появилась ироническая улыбка, которой алхимик то ли не придал значения, то ли не заметил.

– Освободить энергию ядра легче, чем вы думаете, а искусственная радиоактивность, которую вы получите, сможет отравить атмосферу Земли за несколько лет. Могу добавить, что это абсолютно возможно, так как алхимики умели производить атомные взрывчатые вещества из нескольких граммов металла, которые могли смести с лица Земли целые города.

Бержье учился у Марии Кюри, и ему еще предстояло многое узнать о непредсказуемом мире ядерной физики, но, наверное, он счел, что кончилось то время, когда ему нужно слушать лекции. Он уже собирался прервать алхимика, когда тот поднял палец в назидании:

– Я знаю, что вы собираетесь сказать, но это неинтересно. Алхимики ничего не знали о строении атома, им было неизвестно электричество, и у них не было способа определять радиоактивность. Но я должен сказать вам, хотя у меня и нет доказательств, что геометрическое расположение высокочистых веществ способно высвобождать силы атома без электричества или вакуумных технологий.

Он остановился, словно для того, чтобы идея самодельного реактора проникла в их сознание. На его лице было удивительно безразличное или, возможно, слегка безумное выражение. Ни один из ученых не проронил ни слова. Бержье посмотрел на шарлатана в лабораторном халате и, видимо, увидел прекрасные мимолетные последствия какого-то неповторимого эксперимента. Слова этого человека запустили цепную реакцию в его мозгу. И хотя сейчас это кажется почти невероятным, до тех пор, пока в следующем году в Берлине Отто Хан и Фриц Страссман не открыли расщепление атомного ядра, почти никто не принимал в расчет разрушительный потенциал ядерной энергии, и только в 1942 г., когда ядерный реактор Энрико Ферми, находившийся под футбольным стадионом Университета в Чикаго, дошел до критического состояния, появилось нечто отдаленно соответствующее «геометрической» бомбе алхимика.

Где-то в здании захлопнулась дверь. Эльброннер и Бержье обменялись взглядами, словно чтобы убедиться, что объективная реальность по-прежнему существует и ничто необъяснимое не мешает их восприятию.

– Я попросил бы вас признать, – алхимик продолжал, словно не замечая эффекта, который произвели его слова, – что когда-то, возможно, существовала цивилизация, которая знала об атомной энергии, была уничтожена неправильным ее использованием и, – теперь казалось, что его глаза сверкают, – что некоторые их технологии уцелели.

Теперь Бержье был заинтригован. Не было ничего невозможного в том, что кто-то, разум которого функционировал как неоткалиброванный циклотрон, мог наткнуться на какое-то интересное сочетание идей. Он вежливо спросил:

– Вы сами, месье… вы занимались исследованиями в этой области?

Алхимик улыбнулся, словно давнему воспоминанию:

– Вы просите меня изложить вам в сжатом виде историю философии за четыре тысячи лет и представить итоги работы всей моей жизни… И, – добавил он, видя, что Бержье сконфуженно пожал плечами, – даже если это было возможно, вы попросили бы меня перевести в слова те идеи, которые не передаются языком.

– Значит, – сказал Бержье, – если я правильно понимаю, мы говорим о философском камне…

– И получении золота?.. Это просто частные приложения, – сказал алхимик, махнув рукой. – Главное – не превращение металлов, а сам экспериментатор. – Он вперил взгляд в младшего из двоих ученых. – Я попросил бы вас подумать вот о чем: алхимики никогда не отделяли моральные и религиозные соображения от своих исследований, тогда как современные физики вроде вас – это дети восемнадцатого века, когда наука стала времяпрепровождением немногих аристократов и состоятельных вольнодумцев.

Беседа закончилась этой отрезвляющей проповедью. Алхимик, несомненно, понимал, что сказал достаточно и любая попытка объяснить, как он пришел к своим выводам, только поставит в тупик двоих ученых или настроит их совершенно скептически. Он проводил их до двери из лаборатории и предоставил им самим найти выход.

Когда они оглянулись на здание, ни в одном окне не горел свет, и больше никогда они не видели этого алхимика.

Никто, включая английских и американских шпионов, которые разыскивали Фулканелли после освобождения, никогда не смог объяснить, как парижскому алхимику с научным интересом к готической архитектуре, работавшему в газовой компании, удалось дойти до довольно точного понимания ядерной физики так рано. Только в августе следующего года Альберт Эйнштейн напишет свое знаменитое письмо президенту Рузвельту с предупреждением о том, что создание бомбы разрушительной силы стало осуществимым «благодаря работе Жолио-Кюри во Франции, а также Ферми и Сциларда в Америке».

В 1937 г. еще одним человеком, который предупреждал об опасности ядерных исследований, был алхимик-самоучка Фредерик Содди, выступавший на публичных лекциях о возможном развитии в будущем невообразимо мощных видов оружия. Фулканелли не хватало ресурсов и знаний профессора Содди, но у него было преимущество – опыт алхимика длиной в жизнь. Из своих собственных опытов и наблюдений он понял процесс «выброса», роль той субстанции, которую средневековые алхимики называли тяжелой водой, и различие между «влажным» и «сухим» способами, на что ушли не годы, а дни. В отличие от профессора Содди он знал, что тайны алхимии нельзя рассказать словами точно так же, как математические уравнения нельзя перевести в романтическую прозу.

В полном суеверий прошлом было описано так много неясных и символических катастроф – эпидемии чумы, массовые убийства и разрушительные пожары, – что было непросто соотнести экспериментальные данные с очевидными историческими документами. Понадобилось время, чтобы увидеть, что некоторые из самых загадочных аллегорий – это те, в которых проявлялась буквальная правда. На западном фасаде собора Парижской Богоматери в течение семи веков существуют резные изображения, на которых тысячи людей могли (и все еще могут) увидеть это своими глазами, однако пока угроза снова не стала реальностью, они были просто еще одной исторической редкостью, которая служила фоном для бесчисленных фотоснимков туристов.

Несмотря на растущую пропасть между богатыми и бедными, живущими в специально построенных пригородах, большая часть населения Парижа по-прежнему занимала свое место в вертикали, определяемой богатством. Швея, поэт, управляющий в банке, гадалка и физик-атомщик могли каждый день ходить по одной и той же ковровой дорожке на лестнице и даже иногда обмениваться парой слов на тему плохой погоды, голубей во дворе или недавнего необъяснимого шума в водопроводе. Жилые дома в Париже представляли собой гигантский университет всех профессий и дисциплин. Удивительные встречи, вроде встречи двух наук, разделенных тысячами лет, не были редки, и нет ничего необычного в том, что о ней никогда раньше не упоминалось ни в одной истории Парижа.