Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже.

Годы спустя Рейд написал более подробный рассказ об этом инциденте. Он был опубликован его внуком в 2007 г. По-видимому, снайперы заняли позиции внутри собора – на верхних галереях и позади большого органа, – а также на крыше. Человек, стоявший очень близко к Рейду, получил ранение в шею, а другие были ранены, когда пытались спрятаться за колоннами и под стульями. Оценки количества раненых и убитых варьируются от ста до трехсот человек. Он вспомнил отвратительный запах кордита (бездымный порох. – Пер .), смешивавшийся с запахом ладана, и «безумную сцену» современных боевых действий в соборе XII в. Подобно всем остальным, он восхитился видом генерала де Голля, стоящего с непокрытой головой перед алтарем, как человека, посланного Богом: «Внутри собора мелькали ослепительные вспышки, повсюду рикошетом разлетались кусочки камня. Бог знает, как они не попали в него, ведь они стреляли все время».

Сразу же после стрельбы возникли два вопроса: кто эти снайперы и – почти риторический вопрос – как вообще мог генерал де Голль остаться в живых под градом пуль? Со временем, когда в Европу вернулся мир и герои освобождения завязли во внутренней политике, возник третий – коварный – вопрос, хотя и задаваемый кулуарно: связаны ли как-то личности снайперов с чудесным избавлением от смерти де Голля?

Ни на один из этих вопросов не был дан удовлетворительный ответ. Рейд сам видел, как четырех стрелков «вызывающего вида» выводили из собора: они были одеты в серые фланелевые брюки и белые трикотажные рубашки и показались ему «явными немцами». Тем временем на другой стороне площади девятилетний мальчик, отец которого работал шофером в префектуре полиции, выбрался из окна своей квартиры на пятом этаже на скошенную цинковую крышу. Пригнувшись за каменным парапетом, он смотрел на собор Парижской Богоматери и заметил, что выстрелы производят с вершин башен. Спустя несколько минут «несколько подозреваемых» были выведены на площадь. Мальчик, которого звали Мишель Баррат, опознал их как miliciens [36] Фашист-полицейский ( фр .). , то есть служащие французских военизированных сил, которые были помощниками гестапо. Когда он облокотился на парапет и вгляделся в площадь, он увидел, что одного из арестованных избивает и, возможно, убивает толпа. «Эта жестокая сцена и по сей день свежа в моей памяти», – написал он в 1998 г.

Пока происходили эти аресты, отдельные оружейные выстрелы все еще разгоняли толпу, хотя никто не мог сказать, стреляют ли это немецкие снайперы или воинственные солдаты Сопротивления.

Освобождение Парижа было кровавым и затянувшимся делом. 26 августа, когда де Голль шел по Елисейским Полям, город все еще кишел немецкими солдатами, офицерами гестапо, милицией Виши и другими коллаборационистами. Некоторые из этих отчаявшихся людей могли спрятаться в соборе в поисках убежища или дали клятву умереть в блеске славы мстителей. Каждый, знакомый с историей Квазимодо, знал бы, что помимо канализационных труб в Париже не было лучшего укрытия. Когда сторожа башен спросили, почему никому не пришло в голову обыскать все лестницы и галереи собора перед благодарственной службой, тот ответил: «Да там настоящие катакомбы!» Тщательный обыск был проведен после стрельбы, но, если верить подполковнику второй бронетанковой дивизии, офицеры, которые были посланы в башни для проведения расследования, «не нашли никого, кроме полицейских».

Сам де Голль изложил третью возможность в своих «Воспоминаниях о войне». Он более чем кто-либо другой отдавал себе отчет в появлении опасного вакуума, который создала отступающая волна фашизма. Он знал, что вчерашние товарищи могут завтра стать политическими соперниками и что, несмотря на присутствие американской армии, государственный переворот может произойти в любой момент. В своих мемуарах, написанных в 1950-х гг., когда он готовился возвратиться во власть, он спрашивал себя и своих читателей: «Зачем немецкому солдату или фашисту-полицейскому стрелять по трубам на крышах вместо того, чтобы целиться в меня, когда я был незащищен и стоял на открытом месте?» Он не очень тонко намекал на то, что таинственные снайперы были членами Французской коммунистической партии: «У меня такое чувство, что это была инсценировка, осуществленная с политической целью посеять панику в толпе и оправдать продолжительное введение революционной власти».

Если коммунисты надеялись доказать, что они незаменимы, путем поддержания террора, то эта попытка полностью провалилась. Пальба в соборе Парижской Богоматери лишь сделала Шарля де Голля бесспорным политическим и духовным лидером новой республики. Пройдя по проходу и встав у алтаря под градом пуль, он вписал себя в будущую историю Франции. Кое-кто из тех, что пытались локтями проложить себе дорогу в новую власть, думали, что де Голль с успехом осуществил свой собственный государственный переворот, но любая коварная инсинуация заглушалась блестящим результатом, и вопросы без ответов вскоре стали представлять чисто теоретический интерес: что эти полицейские делали в башнях собора и как снайперам, находившимся в соборе, удалось избежать встречи с поисковой группой? Кто были арестованные люди, которых видели Роберт Рейд и мальчик на крыше? И почему официальное дознание, которое было проведено сразу же после инцидента, не выявило никаких следов ареста?

Только человек, который завидовал де Голлю в его звездный час, стал бы задавать такие вопросы, и только человек, который надеялся повторить его триумф, мог бы озадачиться тем, какие уроки можно извлечь из его мастерской манипуляции тем, что казалось совершенно непредсказуемым событием.

Поздно вечером 15 октября 1959 г. человек, который выглядел скорее удовлетворенным собой, хоть, возможно, и немного нервничающим, сидел в знаменитом кафе «Брассери Липп» на бульваре Сен-Жермен, охраняя остатки квашеной капусты и бутылку гевурцтрамине-ра (сортовое название белых вин. – Пер.). Официанты, которые суетились вокруг его стола, показывали быстротой и осторожностью своих движений, что это постоянный и уважаемый посетитель. У него была привлекательная внешность человека, которого, хоть ему хорошо за сорок, радует лицо, которое он видит, когда бреется каждое утро. Вечером (как в тот вечер) малейший намек на старение – не так завязанный узел его узкого черного галстука, слегка помятый воротничок, признаки пробивающейся щетины на верхней губе в пять часов вечера – наводил на мысль о том, что его день был посвящен вопросам, которые выходили за рамки личной внешности, впрочем не представляя серьезной угрозы элегантности. Он был полон, как он сказал бы, спокойного достоинства. Иногда возникающий прищур глаз и мальчишески надутые губы, которые романист мог назвать бы «чувственными» и «указывающими на сильную волю», придавали ему некоторое обаяние, которое до недавнего времени служило ему верой и правдой.