Грэм Робб - Парижане. История приключений в Париже.

Когда замаячили экзамены, мятежное поведение начало наносить ущерб самому учебному процессу. Раньше преподаватели читали свои лекции тысяче пятистам – двум тысячам студентов в плотно забитой аудитории. Студенты писали записки, болтали и читали газеты. Один преподаватель сравнил работу в такой обстановке с попыткой «разговаривать в главном вестибюле вокзала Сен-Лазар». Иногда преподаватели видели своих студентов на устном экзамене и поражались их «энциклопедическому невежеству». Теперь лекции прерывали студенты, которые требовали право слова и затем отчитывали преподавателя за его педагогическую отсталость и исполнение роли орудия государственных репрессий.

Средства массовой информации проявили жгучий интерес к бунту молодежи, и вскоре телезрителей (вероятно, половина населения) развлекли необычным зрелищем – студенческой пресс-конференцией. Студенты сидели, как экзаменаторы, за столом и говорили в микрофоны. Они дымили сигаретами, грозили пальцами аудитории и использовали термины из социологии и политологии, которые многим телезрителям казались неуместными и более подходящими для речи преподавателя. Они выражали свои мысли в виде вопросов, на которые сами же давали ответы, следуя риторической модели, к которой привыкли. «Почему мы бунтуем? Потому что правящий класс пытается определять нашу повседневную жизнь. Почему он делает это? Потому что западный империализм противостоит всем формам массовой культуры. Почему он противостоит массовой культуре? Потому что в конечном счете это классовая борьба».

Такая форма изложения, широко используемая в пассивной аудитории, позволяла отвечать на возражения прежде, чем их выскажет какой-нибудь противник: «Разве мы сами не являемся представителями буржуазии? Да, но как таковые мы должны пользоваться нашей свободой, чтобы критиковать и, если возникнет необходимость, перевернуть государство. Каков был бы результат такой революции? В результате произошло бы не просто обуржуазивание пролетариата с предоставлением сыновьям пролетариев руководящих должностей, а отмена различий между трудом и руководством».

Несмотря на внешние различия, это соответствовало голлистской политике, которая с 1945 г. стремилась привлечь рабочих к управлению заводами (практика, известная как «совместное управление»). Для телезрителей в таких конференциях были интересны призывы к узурпации институциональной власти, отрицание властных структур и ссылки на манипуляцию средствами массовой информацией, что добавляло немного рефлексии и непредсказуемости, которых обычно не было в официальных передачах, контролируемых правительством. Кроме того, в то время, как представителей правительства и университета отличали неброские предметы одежды, купленные как комплект, одежда студентов (вязаные вещи, шарфы, подержанные пиджаки и т. п.) являла собой признаки того, что антрополог Леви-Стросс назвал «бриколлаж» (групповой стиль поведения в предметном выражении. – Пер.) – импровизированное использование предметов с целями, отличными от тех, для которых они были предназначены; обычно это связано с примитивными докапиталистическими обществами.

20 марта студенты, протестовавшие против войны во Вьетнаме, разбили окна в офисах «Америкэн экспресс» рядом с Оперой и размалевали стены лозунгами. Через два дня после этого шестеро нантерских студентов были арестованы на демонстрации в защиту Национального фронта освобождения Южного Вьетнама (Вьетконга). Это подтвердило точку зрения многих обозревателей, что «нантеризм» – часть международного молодежного движения, а не специфически французское явление.

Вернувшись в тот вечер в Нантер, воинственно настроенные студенты гуськом прошли в небольшую дверь с надписью: «Вход для административных работников и преподавателей». Оттолкнув парочку испуганных чиновников, они поднялись на последний этаж самого высокого здания на территории университетского городка и вошли в зал Совета. Его расположение должно было отражать авторитарную природу образовательной системы. С помощью баллончиков с краской они написали на стенах несколько лозунгов («Преподаватели, вы стары, стара и культура, которой вы обучаете») и приняли резолюцию. Студенты договорились называть себя членами Движения 22 марта с намеком на Движение 26 июля Фиделя Кастро. Вскоре после этого они получили комнату для собраний, где могли проводить свои политические встречи, и переименовали ее в зал Че Гевары.

Для телезрителей, которые видели эти сцены студенческого мятежа, это было поистине, как утверждали комментаторы, «необычным новым явлением». Молодые люди Парижа были изъяты из города, словно уведены из него волшебной дудочкой, и помещены в «фабрику учения». Их словно упаковали и отправили всех вместе от Елисейских Полей на бывший военный полигон на западном краю городской агломерации. Оказавшись там, они стали получать облегченную для усвоения информацию, сбываемую в качестве «знаний» и раздаваемую преподавателями, которые значили чуть больше чем торговые автоматы. Большинству студентов было едва за двадцать, и приехали они из шестнадцатого, семнадцатого и восемнадцатого округов Парижа. У более 90 процентов из них родители принадлежали к классу буржуазии (руководители высшего и среднего звена, представители свободных профессий, государственные гражданские служащие), но они то ли не хотели, то ли не были достаточно состоятельными, чтобы обеспечить их лучшими условиями жизни. «Бетонный куб» в Нантере стоил девяносто франков в месяц; комната без мебели в Париже без воды и газа – сто пятьдесят франков в месяц.

Из-за неспособности администрации предвидеть взрыв в студенческой среде спектр развлечений в Нантере был сравнительно невелик. В нем были киноклуб, дотированный ресторан, кафе на сто мест, возможность уехать на поезде в Париж, автостопом выбраться на природу или приготовить кастрюльку рагу в коммунальной кухне и съесть его с друзьями. Некоторые студенты изъявляли желание работать с детьми «из лачуг». Они помогали им с французским языком. Многие их современники ездили на мопедах «Веспа» или «Велосолекс», покупали пластинки, занимались макраме и ску-биду, чтобы своими руками сделать такие вещи, как брелки для ключей и абажуры для ламп; они посещали торговые центры, бывали в аэропортах и жили в условиях, более подходящих для развития сексуальных или любовных отношений. В Нантере друзья были либо препятствием, либо профилактикой волнений и отчужденности. Предназначенные для молодежи популярная радиопрограмма и журнал «Привет, ребята» рассматривались как форма отеческой опеки и почти совершенно были лишены интеллектуального содержания.